Я уже пожирал ее глазами, но тут вмешался Штарнберг.
— Розанна? Что это означать, Лола: ласковый кличка?
— Не ревнуй, Руди, — говорит она. — Капитан Флэшмен мой старый, очень близкий друг. Он познакомился со мной задолго до всего этого, — она взмахнула рукой вокруг себя. — Мы дружили еще в те времена, когда я была никому не известной бедной девушкой в Лондоне.
Она подхватила мою ладонь обеими руками, подтянула меня к себе и поцеловала, улыбаясь своей прежней дьявольской улыбкой. Ага, раз она именно так предпочитает припомнить старого знакомого, тем лучше.
— Послушайте все, — воззвала Лола, и в зале воцарилась мертвая тишина. — Риттмайстер Флэшмен — не просто самый сердечный мой друг среди всех англичан — а среди моих знакомых имеются, как вам известно, весьма высокородные особы — но и самый храбрый воин британской армии.
— Вы видите его награды, — она потянулась ко мне, чтобы прикоснуться к моим медалям, и при появлении рядом с моим лицом двух почти обнаженных, округлых грудей во мне колыхнулось нечто весьма приятное. Лола всегда гордилась своей грудью, и меня так и подмывало ее ущипнуть.[116]
— Кому еще приходилось видеть молодого капитана с пятью медалями? — продолжала она, и по комнате прокатился шепот восхищения. — Так вот, имейте в виду: он достоин уважения не только потому, что является моим гостем. Во всей Германии не найдется солдата, имеющего такую высокую репутацию воителя за христианскую веру.
Мне хватило здравого смысла принять вид смущенный и снисходительный, ибо я знал, что так и должны вести себя самые знаменитые герои. За последние несколько лету меня накопился изрядный опыт таких спектаклей, и роль не составила для меня труда. Зато меня позабавило, что присутствующие, как и всегда, приняли все всерьез: мужчины подтянулись, дамы заахали.
Покончив с этой маленькой лекцией, Лола поочередно представила меня присутствующим: барон такой-то, графиня такая-то — и все расплывались передо мной в улыбках и расшаркивались как перед королем. Подозреваю, они все смертельно боялись ее, так как хотя она и была сама любезность, с шутками и смехом водя меня от группы к группе, под этой прекрасной наружностью скрывалась все та же grande dame,[117] и дьявольски могущественная. О, она их там здорово вышколила.
Только когда Лола отвела меня в сторонку, усадив на кушетку и угощая принесенным слугой токайским, — остальные при этом замерли в почтительном отдалении, — она позволила маске немного приоткрыться, и ирландский говорок снова прорезался в ее голосе.
— Ну дай же мне получше разглядеть тебя, — говорит она, откидываясь назад и рассматривая меня поверх бокала. — Симпатичные усы, Гарри, они тебе так идут. И эти беззаботные локоны: ах, ты все такой же милый мальчик.
— А ты по-прежнему самая красивая девчонка в целом свете, — отвечаю я, не желая уступить ей в любезности.
— Они об этом только и твердят, — кивает она. — Но мне приятно слышать это из твоих уст. Кроме того, когда тебе говорят об этом немцы — это не комплимент, зная тех жирных коров, с которыми тебя сравнивают.
— Ну, некоторые из них совсем ничего, — не подумав, брякаю я.
— Неужели? Да, за тобой нужен глаз да глаз, мой мальчик. Я видела, что баронесса Пехман готова была наброситься на тебя в тот же самый момент, когда ты был ей представлен.
— Это какая же?
— Так, так, уже лучше. Последняя из всех — вон та, с рыжими волосами.
— Жирная. Ни в какие ворота.
— О да, бедняжка. Но я слышала, некоторым мужчинам это нравится.
— Только не мне, Розанна.
— Розанна, — с улыбкой повторила она. — Как хорошо. Знаешь, никто теперь не зовет меня так. Это напоминает об Англии — ты даже не представляешь, как здорово снова слышать английскую речь. Особенно, когда разговор на такую тему как сейчас.
— Так зачем ты послала за мной — ради разговоров?
— В том числе и поэтому.
— В том числе? — говорю я, хватаясь за шанс перейти к делу. — Что это за крайне деликатное дело, о котором мне толковал твой управляющий?
— Ах, это, — она загадочно на меня посмотрела. — Это может немного подождать. Тебе следует знать, что со времени прибытия в Баварию у меня появился новый девиз: «Сперва удовольствия — потом дела». — От ее томного взгляда из-под густых черных ресниц у меня защемило в груди. — Ты же не будешь столь невежлив, чтобы торопить меня, Гарри?
116
Если верить рассказу о ее первой встрече с Людвигом, то так оно и было. Король выразил сомнение в естественности ее форм, вместо ответа она в ярости разорвала на груди платье.