– Это почему? – спрашиваю я, поскольку по-отцовски радел о наших прекрасных подопечных.
– Мария и Стефания, – отвечает Сьюзи, – на мать родную донесут, и остальные потаскушки это знают. Так что если кто-то, что-то или где-то, я тут же все узнаю. И тогда да поможет Бог негоднице: до самого Сакраменто присесть не сможет, попомни мои слова!
Ага, значит, среди шлюх Сьюзи есть две маленькие шпионки. Надо запомнить. Хорошо, что это выяснилось раньше, чем я предпринял нечто неосторожное. У меня уже маячили в уме обстоятельства, при которых подобное знание может оказаться очень кстати.
Пока же, по мере неспешного продвижения к Роще Совета, я решил развивать только одно знакомство – с Дядей Диком Вуттоном. Странный это был тип: за несколько дней с первой нашей встречи мы едва перемолвились и словом, и мне стало казаться, что у него замкнутый характер, но вскоре я понял, что виной всему только его задумчивая застенчивость. Он не спешил раскрывать душу перед новыми знакомыми, но стоило ему привыкнуть к тебе, и Вуттон становился весьма доброжелательным и даже словоохотливым. Лет ему было меньше, чем мне показалось вначале, да и выглядел он вполне презентабельно, когда побреется. Впрочем, до Рощи Совета работы, считай, не было: мы с Грэттеном организовывали караулы, привалы и ночевки происходили как бы сами собой; если случалось что-то существенное, вроде переправы через реку, погонщики и охрана справлялись без труда. Благодаря наличию удобных бродов и сухой погоде все шло прекрасно.
Так что обязанности проводника Вуттона пока не донимали. Он обычно держался далеко на фланге или впереди каравана и имел привычку исчезать на несколько часов, а пару раз я замечал, как Дядя Дик выскальзывает из лагеря с наступлением темноты и возвращается только на рассвете. Ел он в одиночестве, глядя на прерию и повернувшись к лагерю спиной, иногда устраивался на каком-нибудь холме и сидел там часами, озираясь вокруг, или молча бродил между фургонами, проверяя спицы колес или поклажу у мула. Время от времени я ловил на себе его взгляды, но он тут же отводил глаза и, бормоча себе под нос, разворачивался и отправлялся в очередную рекогносцировку по прерии.
Но вот после одного из полуденных привалов он подъезжает ко мне и говорит:
– Бизоны, капитан.
Я проскакал следом за ним пару миль, чтобы обнаружить небольшое стадо этих животных, щиплющих траву. Мне впервые довелось видеть их. Я тут же схватился за винтовку, но проводник остановил меня:
– Надо выбрать телочку понежнее. Быки в это время года слишком жесткие для жаркого. А теперь слушайте: берите на полпальца ниже горба и на палец от носа, не то расфукаете свинец почем зря. Цельте в сердце или в легкие. Ну, кэп, огонь!
Я пальнул, и самка помчалась, как ракета, пробежав с четверть мили, прежде чем вдруг зашаталась и рухнула.
– Идем, – говорит Вуттон. – Изрядный выстрел.
Взрезав со знанием дела горб и выбрав лучшие куски мяса, он пояснил, что убить бизона – чертовски трудное дело, если только ты не попадешь ему в жизненно важные органы. Похоже, я здорово поднялся в его глазах.
Мне казалось, нам стоит оттащить тушу к каравану, но он покачал головой и, разведя костер, изжарил мясо на огне. Никогда не пробовал ничего подобного тому первому бизоньему горбу – никакая говядина не сравнится с ним; мясо такое вкусное, что его можно есть без хлеба или овощей. Вуттон также извлек кишки и, к моему отвращению, запек их на углях и принялся с аппетитом поглощать, засовывая в рот на манер гигантских спагетти. Я глядел на него в ужасе – впрочем, скорее, не глядел, так как глаза отказывались смотреть на это тошнотворное зрелище. Я отвернулся и увидал нечто во сто крат более жуткое.
Не далее как в двадцати шагах, на поросшем травой склоне, обращенном к лощинке, в которой мы развели костер, сидели верхом на своих мустангах три индейца и разглядывали нас. Я не слышал ничего и не имел ни малейшего представления об их приближении – и нате вам, они тут. Мне вдруг стало ясно, что жалкие грязные создания, которых я видел в Вестпорте, или те, шнырявшие вокруг нашего каравана в начале пути, являлись не более чем пародией на индейцев. А вот эти были настоящие, и сердце у меня екнуло. Передний из них был обнажен по пояс, заплетенные в косы волосы спадали до кушака, а вокруг головы было обернуто нечто, напомнившее мне хвост енота. Лицо под оным являло собой кошмар из крючковатого носа и похожего на мышеловку рта, перечеркнутых желтыми полосками. На голой груди тоже были нарисованы знаки, а вся одежда состояла из белой набедренной повязки и доходивших до колен леггинов с бахромой. Поперек седла у него лежало ружье, в руке он держал длинное копье с бунчуком из бизоньей гривы – по крайней мере, я надеялся, что это бизонья грива. Остальные два были не лучше – в волосах перья, одна половина лица – белая, другая – красная, вооружены луками и томагавками и, прям как их вожак, крепкие, подвижные, зловещего вида сукины дети. Но больше всего пугало меня их внезапное появление и молчаливая угроза, читавшаяся во взорах.