В нашем «новом доме» нет мебели. Лампочки здесь свисают с потолка прямо на проводах, без абажуров, или как там это называется. Обои на стенах двух цветов, названия которых я не знаю, поэтому могу только сравнить с чем-то. В трех комнатах и в прихожей обои по цвету напоминают прелую зеленую траву, появляющуюся из-под снега в конце марта. А в четырех оставшихся комнатах цвет обоев можно сравнить только с баклажанной икрой, похожей на детский понос. Эти обои прекрасно подошли бы для заворачивания рыбы. Впрочем, судя по гигантским сальным пятнам, украшающим стены, что-то подобное и заворачивали в эти обои до того, как их наклеили. Возможно, гигантского размера селедку, которую годами глодали несколько семей работников Метростроя, что жили в этой квартире.
Теперь здесь поселяется ее величество королева выпаривания мозгов – моя мама. И мы – брошенные отпрыски царского рода.
Наша жизнь на новом месте оживляется в первые дни только тем, что мы пытаемся извлечь из перевезенных сюда гор мокрого тряпья и прочих вещей хоть что-то еще пригодное для того, чтобы это носить или как-то использовать.
Мы обживаем свои углы, расставляя кровати, раскладывая на полу и подоконниках книги, игрушки, диски, флаконы с духами, лаками. Мы изучаем новый маршрут от дома до школы. Мы пытаемся делать уроки, стоя у подоконника, чтобы можно было писать, или сидя с книгой в кровати. Так продолжается какое-то время. Тишина нашего нового дома – дома без телевизора, радио, без стереосистемы, без стиральной машины – нарушается звуком воды, спускаемой из смывного бачка в туалете и текущей из открытого крана в ванной. Периодически мама своим фирменным голосом – голосом ее величества Королевы-Поцелуйте-Меня-в-Зад – созывает нас на «царский ужин» ее собственного приготовления. Какую-нибудь гречку с луком или «плов с морепродуктами». Поскольку каждое дерьмо в этом доме мнит себя как минимум персоной королевской крови, к мытью посуды никто не прикасается. Горы жирных сковородок и тарелок с разлагающимися остатками пищи громоздятся в кухне. Они в отвратительной пожелтевшей мойке. На убогом столе, принесенном с какой-то помойки. На подоконниках. И на остатках кухонных шкафов, вывезенных с пожарища.
В один прекрасный день тишина этого мертвого царства взрывается разбитой тарелкой, пущенной в стену. Вслед за этим через все семь комнат проходит звуковая волна маминого крика. Это уже не голос ее величества Королевы-Поцелуйте-Меня-в-Зад. Это вопль валькирии. С этого крика в нашем доме начинается «война тарелок». Свое несогласие с собственной судьбой мама ежедневно выражает в бешеном метании всего стеклянного и бьющегося в стены, двери, углы или просто об пол. Так она протестует против необходимости еженедельно таскать наше и свое грязное белье к знакомым, чтобы постирать его в стиральной машине. Так она вымещает злобу на нас, на отца, на Бога. Судя по тому, как опасливо и настороженно обходят нас при встрече соседи по подъезду, они считают, что наша мать, а возможно, и все мы – буйные сумасшедшие, которые в приступе ярости могут вцепиться в глотку или выковырять пальцем глаз.
Когда в доме не осталось тарелок и стеклянной посуды, мама решила договориться с Богом путем мирных переговоров. Полагаю, что нас – меня, сестру и брата – она решила использовать так, как диктаторы обычно используют проживающих на территории их государств иностранных граждан, когда хотят попросить у мирового сообщества списание долгов, крупный кредит или отмену экономических санкций. Нет, нет, – говорят диктаторы. – Мы не собираемся ущемлять ваших граждан в правах, или, упаси господь, ограничивать их свободу в лагерях беженцев. Наоборот, мы хотим, чтобы они были счастливы и чувствовали себя как дома. Но это вряд ли возможно, когда по улицам наших городов разгуливают вооруженные мачете и автоматами безработные и голодные люди, которые во всем винят иностранцев. Мы ведь не в состоянии проследить за каждым фанатиком, который может отрубить голову какому-нибудь европейцу или изнасиловать его жену и дочь, потому что, по его мнению, именно из-за них умерла от голода его мать и маленький сын взорвался на противопехотной мине. Мы нуждаемся в стабильности, и если бы мировое сообщество проявило понимание и оказало нам необходимое содействие в установлении порядка, то ваши граждане могли бы и дальше счастливо жить на территории нашей страны и ничего не опасаться. Вот примерно так ведут себя разные политические маньяки из банановых республик, «договариваясь» с ЕГО ВСЕМОГУЩЕСТВОМ мировым сообществом. В переговорах с Богом моя мама решила использовать ту же самую тактику. Из нее мог бы получиться великолепный диктатор-террорист.
Теперь мама демонстрирует всему миру, что она облезлая овца Христова стада. Ее величество снимает с себя остатки своих роскошных нарядов, прячет подальше украшения и побрякушки. Свой фирменный голос Королевы-Поцелуйте-Меня-в-Зад она тоже временно запирает под замок. Теперь мама говорит нараспев, с той непередаваемой херувимской сладостной интонацией, которая свойственна только раскаявшимся мариям магдалинам. Наконец-то мама находит себе занятие на весь день. Зачехлив себя в длинную юбку и нищенское пальто, она оборачивает свою безумную голову в платок и с утра отправляется «по храмам». Весь ее смиренный вид является прямым укором Богу, который несправедливо покарал не только ее, но и ее детей. По выходным нас – меня, сестру и брата – мама толкает впереди себя, как конвоируемых военнопленных, в церковь. Здесь, по ее хитрому замыслу, Бог наконец должен узреть, какую чудовищную и несправедливую ошибку он совершил, когда обрек нас на такие страдания. И ради нас Бог должен вернуть маме все то, что он у нее отнял. В противном случае Бог знает, в какой ад наша мама превратит нашу жизнь, если он, Бог, не исправит свои ошибки и перегибы. Но мама понимает, что с Богом непросто договориться. Поэтому она терпелива. И каждый день отправляется «по храмам». Здесь она смиренно стоит на службах со свечкой в руках, всем видом показывая Богу, что она ангел, а он – вздорный злой старик. После служб мамин день завален целым ворохом «богоугодных дел». Проведя в этих паломничествах вместе с ней не один день и не одну неделю, я кое-что поняла в реалиях современной религиозной жизни. Во-первых, существует целая армия неприкаянных баб, которые изо дня в день шляются по церквям. Этим своим «молитвенным подвигом» они могут оправдать все на свете: брошенных детей, запущенных мужей, элементарное нежелание готовить еду и убираться дома. Какая может быть еда – они же себя Богу посвятили! На практике это стадо Христовых овец только тем и занимается, что охмуряет здоровых и румяных приходских священников, ходит друг к другу на чаи с пирогами и обеспечивает непрерывный трафик городских сплетен. Эти храмовые матроны, перемещающиеся по всему городу и имеющие обширнейшую агентурную сеть, знают все и обо всех. Не удивлюсь, если наиболее истовые из праздношатающихся по церквям теток давно хранят дома в шкафу рядом со своими наиболее «постными» платьями кители с погонами офицеров ФСБ и наградными кортиками.
В новой «политике» моей мамы я исправно выполняю отведенную мне роль заложницы, интересами которой мама шантажирует Бога. Мама таскает меня с собой по церквям, знакомит со своими товарками в длинных юбках и румяными батюшками. Непременной темой каждого ее разговора является «бедняжка Кариночка», которая тяжело переживает предательство отца и у которой из-за ее «чистой и наивной души» нет никаких перспектив в этом мире. Речь идет, естественно, обо мне. Свое скорбное «житие» мама часами может расписывать батюшкам, матушкам, прихожанкам, захожанкам и любому обладателю «девственных» ушей. Все должны проникаться сочувствием к ее судьбе. Ну а если ее судьба их не трогает, то разговор переводится на меня. И когда они видят мои каштановые кудряшки, темные глаза маленького олененка и смиренную улыбку ангела, их ледяные сердца сгорают в огне любви. Ниагарским водопадом льются слезы. Руки рвутся, чтобы оградить меня от этого чудовищного мира. Сочувствующие матроны несут маме сумки с вещами для детей, продукты и иногда даже деньги. Будучи послушной овцой Христова стада, мама, естественно, нигде не работает.