– Устаю очень, – нехотя, но дружелюбно, чтобы не злить собачку-Леночку, отвечаю я.
Она многозначительно хохочет – со смыслом.
– Ну да, да, рассказывай! Наверно, измоталась вся, по съемкам и ресторанам с богатыми мужиками гулять?! – Не обращая на меня внимания, Леночка продолжает верещать: – А че это ты имя сменила?
Леночка по-идиотски смеется, обдавая меня запахом пива, пота, дешевых духов и примешивающегося к ним какого-то островато-кислого пищевого запаха, возможно борща, пельменей или жаренной с луком картошки. Я пытаюсь увернуться от ее ароматов, выйти из зоны прямого поражения Леночкиного дыхания. Но она крепко зажала меня грудями и не собирается отпускать.
Подавляя отвращение и тошноту, я все-таки отвечаю грубо:
– Слушай, не твое дело. Захотела – и сменила, с тобой не посоветовалась.
Леночкина улыбка моментально превращается в натянутую тугую складку. Я почти вижу, как в Леночкиной голове медленно перетекают какие-то мутные жидкости, которые должны вызвать у Леночки какую-то реакцию. Я вспоминаю, как в школе Леночка схватила девочку за волосы и ударила коленкой ей в лицо за то, что та, по версии Леночки, «заложила» классной тех, кто списал какую-то контрольную по математике. Вспоминаю, как весело и остервенело Леночка в женском туалете вываливала в унитаз содержимое сумок и рюкзаков тех девчонок, которые ей просто не нравились. Что она сделает сейчас? Двинет мне кулаком в нос? Плюнет в лицо? Рванет меня за платье, повалит и начнет топтать ногами под устремленными в пол и в сторону трусливыми взглядами пассажиров?
Но косая складка на лице Леночки разглаживается, и ее рот снова принимает обычную форму. Это означает, что Леночка подумала и решила, что бить меня сейчас она не будет. Леночка почему-то решает, что в данный момент со мной лучше дружить.
– Да ладно ты! Не нервничай! Я все понимаю: диеты, таблетки, кокаин, героин… Вон по телику показывают, как модели живут… Не позавидуешь. Все истощенные, больные, с мозгами набекрень… Не знаю, за какие бы деньги я на все на это согласилась. – И как будто вспомнив что-то, Леночка снова прицепилась ко мне, вонзив в меня глаза-буравчики: – Я только не врубилась, а че это ты в метро ездишь? Вроде же, говорят, у тебя все в шоколаде: любовники богатые, денег до фига, машины, то-се…
Желая сделать Леночке приятное, я говорю правду вопреки своему правилу всегда врать в ответ на такие вопросы.
– Врут. Не верь. Платят мало. На мужиков времени нет. Да и здоровья не осталось от голода и бессонниц…
Лицо Леночки расплывается, как жирный ноздреватый блин на горячей сковороде. Она обрадована и польщена моей откровенностью. Естественно, ей приятно, что у меня не все так хорошо, как говорят, и что она не ошиблась в худших своих опасениях по поводу моделей. Но она все еще не удовлетворена. Внутри нее чешется и зудит чувство вселенской несправедливости по поводу того, что такие «дрищи» (слово из Леночкиного школьного лексикона) живут лучше нее. Леночка хочет верить мне, но не может. Ей кажется, я вру ей, не рассказывая о «радостях» и «сокровищах», которые существуют в том мире, дорогу в который я знаю. Она делает последнюю попытку докопаться до правды.
– Ну а че же ты тогда чем-нибудь другим не займешься, если все так плохо? – Она произносит «чем-нить». Леночка задает этот вопрос самым издевательским и глумливым тоном. Как будто хочет сказать: «Да будет тебе прибедняться. Знаем мы, что все вы как сыр в масле катаетесь. Только вид делаете, что бедные и несчастные». Она ждет, что сможет поймать меня на лжи таким хитрым, как она считает, способом. Но мне на самом деле насрать на ее уловки. Единственное, что меня беспокоит, – это тяжелое дыхание и грузное тело Леночки, которые придавили меня и не дают возможности освободиться, и то, что я могу пропустить свою остановку и опоздать на кастинг или на съемку (в моей голове перепутались все дела и планы, и я привыкла к тому, чтобы на месте узнавать, чем придется заниматься в данный момент). Я отвечаю ровно и почти без раздражения:
– А ничего другого не предлагают… – Краем уха я слышу, как сквозь грохот закрывающихся дверей и ураганный вой отходящего с другой платформы поезда голос в динамике объявляет следующую станцию. – Пропусти, мне выходить нужно, – говорю я, ощущая, как Леночка бесцеремонно прижимается ко мне.
– Да ладно, – глумливо смеется она. – Видимся-то раз в сто лет. Поехали дальше.
Я безуспешно пытаюсь выбраться. Но она грубо толкает меня животом, коленками и грудью, продолжая хихикать.
– Куда тебе торопиться? На свидание, что ли, опаздываешь? – Своей широкой фигурой Леночка преграждает мне путь и заставляет опуститься на сиденье. Глядя сверху, она продолжает довольно улыбаться. – Ну что? Или поважнее есть дела? Рассказывай!
Мой голос становится хрупким, как тонкий стеклянный бокал. Он вот-вот треснет в толстых и сильных руках.
– Ну хватит шутить, – опасно звенит мой голос. Хотя я понимаю, что она не шутит. Она забавляется со мной, как может забавляться кошка с выпавшим из гнезда птенцом. – Пусти. Я на работу опаздываю.
Моя беспомощность и страх только заводят ее еще больше.
– НА РАБОТУ! – Она гнется от смеха. – Знаю я твою работу. Ноги раздвигать! – Леночка радуется удачной, как она считает, шутке. Но уже через секунду она зло выплевывает: – Парит она мне тут мозг, целка семиабортная! Чего вылупилась? Думаешь, стала содержанкой, так теперь все можно?
Она нависает надо мной всем своим плотным, пропитанным запахами телом.
– Мало мы таких, как ты, в школе чморили… Недочморили. Думаешь, теперь крутая стала, да? Ходит с таким видом, как будто срать хотела на всех с высокой вышки. Мамаша твоя тоже, помню, все из себя чего-то корчила. Приходила в школу с поднятым носом учителям взятки давать, чтобы у детишек оценки хорошие были… Только ты лицо-то попроще сделай. А то ведь всякое бывает. Порежут мордашку или кислотой плеснут: была звезда – и нет звезды. Будешь на трассе у дальнобойщиков за сто рублей отсасывать…
Эта мысль доставляет Леночке удовольствие, как будто она мечтает о чем-то невероятно прекрасном. От удовольствия Леночка снова начинает улыбаться и даже отступает на шаг назад. Пользуясь этим, я вскакиваю с места и вылезаю в образовавшийся просвет. Я наступаю на чью-то ногу. Получаю тычки в спину. Слышу недовольное шипение сбоку. Толкаю кого-то в живот или в бок, прорываясь вперед. Но Леночка успевает схватить меня за край джинсовой куртки. Она делает это так, как будто забыла сказать что-то очень важное своей подруге, с которой случайно встретилась в метро и заговорилась, забыв о том, что подруге пора выходить, или вдруг вспомнила, что у нее в руках остался мой зонт или еще какая-то вещь… Она подтягивает меня к себе ровно настолько, чтобы успеть сказать мне перед тем, как я выбегу в закрывающиеся двери поезда:
– Ты учти, сучка, я тебя еще достану… Просто так, чтобы повеселиться. У меня муж в ФСБ работает, так что я тебя везде найду…
Реактивный грохот рвущегося в темный туннель поезда на несколько секунд полностью оглушает меня, и я застываю, как изображение на стоп-кадре. Но когда мир вокруг оживает и снова начинает двигаться, я обнаруживаю, что меня трясет так, как будто бешеный поезд все еще мчится мимо меня, распространяя волны страха и ненависти, делающие меня беспомощной. Я чувствую себя пластмассовой куклой с широко открытыми бессмысленными глазами, которые как будто удивляются тому, насколько огромным, разнообразным, жестоким и беспощадным может быть мир вокруг. Совсем некукольный мир вокруг глянцевого тельца, лишенного признаков пола. Живущие в этом мире недобрые дети могут с легкостью, просто ради развлечения, отвернуть кукле голову и выбросить эти жалкие остатки на помойку.
Мой кукольный мозг даже не вмещает того, что может сделать со мной Леночка Цепеш, ее муж-фээсбэшник и любой другой урод, которому почему-то кажется, что я живу лучше и счастливее его. Я бегу между двух тоннелей, по которым в разные стороны скользят, словно огромные адские черви, железные поезда. Они везут в своих утробах миллионы жадных и злых существ, питающихся друг другом. За что я попала в этот ад? Ведь я другая…
«Другая… Другая… Другая? Другая?» – стучит в моих висках растерянный вопрос. А другая ли? Чем я лучше Леночки и таких, как она? Тем, что прочитала несколько книг, которых не читали они? Тем, что принимаю душ два раза в день? Тем, что не выпиваю бутылку пива за завтраком? Да, всё это позволяет мне СЧИТАТЬ себя другой. Но я еду с ними в одних поездах, дышу одним воздухом и питаюсь одним дерьмом. Поэтому все, что я думаю по поводу самой себя, – это просто чушь. Кажется, я понимаю, за что Леночка Цепеш так ненавидит и презирает меня, нелепую куколку с задранным вверх носиком.