– А… Вот, оказывается, кем ты меня считаешь… Конечно, именно так и сделала: там отдалась, теперь к тебе приехала…
– Да ладно, не юродствуй… Просто мне трудно поверить, что мужик не добился того, чего хотел…
Теперь я смеюсь уже в голос. Нервно и зло.
– Жаль, что тебя там не оказалось. А ты позвони этому уроду, спроси у него! Может быть, он тебе расскажет. Только ведь ты не позвонишь… И знаешь почему? Даже если бы он меня оттрахал там, прямо на палубе, на виду у всех, тебе бы все равно никто ничего не сказал. Потому что тебя все боятся. И на самом деле тебя беспокоит не то, что меня кто-то оттрахал, а то, что тебя поимел какой-то козел и что об этом теперь кто-то знает…
И тут меня прорвало. Уткнувшись лицом в горячую мокрую подушку, я колочу кулаками по постели и кричу, кричу, кричу дико и бессвязно, не находя подходящих слов, чтобы высказать все, что кипит у меня внутри. Меня рвет словами и невысказанной обидой, болью, любовью, надеждой… Когда этот поток заканчивается, мне кажется, что от меня остается только тонкая, непрочная и пустая оболочка, которая лежит в постели среди скомканных простыней и одеял.
Глава семнадцатая
В мире рекламных слоганов и раскрученных брендов слова, не подкрепленные многомиллионными бюджетами, перестают что-либо значить. И без того стертые до дыр, как старые шлепанцы, все эти «люблю», «верю», «мечтаю», «помоги», «счастье» становятся пустыми и бесполезными, как надутый ради забавы презерватив… Поэтому я не вполне уверена, что знаю, что значит «любовь». Я избегаю этого слова, потому что боюсь неправильно употребить его. И еще я боюсь, что любовь это совсем не то, что я чувствую по отношению к Саше. Трудно любить, не зная, что это такое… Трудно любить, будучи мясом, которое оценивается по степени свежести, наличию или отсутствию жира и цвету поверхности.
«Они общаются», «у них отношения», «мой партнер», «удачный союз», «общие дети» – практичный язык диснейленда… Язык поколения киборгов.
Сидя перед телевизором, на экране которого разворачивается очередная семейная драма из жизни «золотых» обитателей диснейленда, я почему-то думаю о своей жизни. В кадре прекрасный образец достижений пластической хирургии и эстетической косметологии доказывает свое право на «общих детей», ссылаясь на то, что если они будут жить с ней, то им удобнее будет ездить в элитную школу… В следующем кадре уже другой партнер, сидя в дорогом кожаном кресле, говорит о том, что именно с ним дети чувствуют себя КОМФОРТНО.
Вот оно! То слово, которое я так долго искала и которое все объясняет! Вот в чем смысл всей этой картонной цивилизации под названием Диснейленд!
Что там кто-то занудно бубнит под нос? «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, любовь никогда не перестает…» Как все это сложно и уныло! Зачем все это, если есть прекрасное слово КОМФОРТ, которое все расставляет по местам и сразу позволяет понять, когда отношения теряют смысл…
Еще какое-то время я вполне могу быть комфортным партнером: гладкой, теплой, соблазнительной куклой, которая забавно хлопает глазами, смешно злится и трогательно плачет, когда ей больно… А потом? Вы хотите знать правду? Правда заключается в том, что каждый из нас мечтает О КОМФОРТЕ. Принцессы, официантки, секретарши, учителя, дорогие содержанки… Все мы хотим не думать о том, где взять денег, чтобы заплатить за квартиру, купить новую красивую вещь… Все мы хотим иметь возможность отдыхать, делать покупки, баловать детей. Как бы там ни было, каждый из нас обеспечивает себе ту или иную степень комфорта.
Вот такие мысли крутятся в моей маленькой глупой голове. Почему же тогда я так ненавижу своего отца и Викторию Дольче? Разве они не заслужили своего права на КОМФОРТ?
В ту ночь, когда я, захлебываясь плачем, колочу руками по постели, а потом до утра мы с Сашей перебрасываемся фразами, которые позволяют нам снова научиться смотреть в глаза друг другу, меня ждет еще одно открытие. Выясняется, что Виктория – невеста Саши. Вернее сказать, она была невестой, пока в эту историю не пришла я со своим удивленно приоткрытым ротиком, наивными глазами олененка и ветром в голове…
Прекрасная история в стиле нашего чудесного диснейленда! Не правда ли? Я бы не удивилась, если бы Виктория оказалась дочерью Саши, рожденной от одной из тех девочек, с которыми ему было комфортно, например, лет двадцать назад. Или если бы она была одной из внебрачных дочерей моего отца. И при этом и тот и другой спали бы с ней и с удовольствием выводили бы ее в рестораны, чтобы показывать друзьям свою новую молоденькую и очаровательную игрушку. Я не удивлюсь, если через десять-пятнадцать лет кто-нибудь из них, сидя в шезлонге на палубе яхты, будет держать на коленях одну из своих незнакомых ему дочек… Причем, как вы понимаете, побуждаемый вовсе не отцовскими чувствами…
Иногда мне кажется, что в этом сумасшедшем мире вообще не осталось места ничему естественному и нормальному. Да и могу ли я теперь понять, что на самом деле естественно и нормально…
Это странно, но я больше не хочу убивать Викторию. Но не уверена, что она испытывает схожие чувства по отношению ко мне.
Глава восемнадцатая
На свой последний бал в диснейленде я отправляюсь в платье из шелка и кружева отJean Paul Gaultier, похожем одновременно на мрачно-торжественное одеяние католического епископа и пеньюар дорогой шлюхи из ковбойского фильма. Черное кружево поверх кремового шелка расшито скорбными ликами королев в россыпи карт червонной и крестовой мастей. Ажурные оборки платья украшает узор из черных сердец и черных крестов. Любовь. Смерть. Любовь. Смерть. А рубиновые капли сердечек на шелке сквозь черное кружево кажутся каплями крови на исколотом теле безымянного святого. Отличный наряд для последней вечеринки! Впрочем, кто мог знать? Просто так совпало…
Так совпало, что я увела жениха у своей подруги, которая отняла у меня отца. Так совпало, что на этой вечеринке мы снова оказались вместе. О, хренов диснейленд! Его ненавидящие друг друга обитатели обречены все время встречаться на закрытых вечеринках, куда приглашают только избранных, но сползаются, конечно, все кому не лень. Потому что в диснейленде нет первых и вторых мест: здесь у каждого свой персональный пьедестал с единственно возможным первым местом. Это проклятие диснейленда: везде видеть одних и тех же людей, которых друг от друга уже воротит.
Когда я в сопровождении Александра появляюсь в старинном особняке с наборным паркетом и отбрасывающими голубые и желтые отблески выпуклыми стеклами в дверях и окнах, здесь уже воняет жжеными подгузниками от смачиваемых слюнями толстых сигар. Камерный оркестр деликатно подстраивается под какофонию голосов, звона бокалов с шампанским, смеха и стука ножей и вилок, периодически падающих на пол. Это музыка диснейленда. Так я это называю. Музыка вечно голодных. Когда тебе не нужно заводить полезные связи, обхаживать режиссеров, владельцев модельных агентств, руководителей рекламных отделов крупных компаний и просто богатых бездельников, с которыми можно время от времени выбраться на ужин, вся абсурдность этого картонного мира становится еще заметнее. Просто начинаешь воспринимать это не так остро. Начинаешь относиться ко всему этому цирку как к домашнему театру, в котором наперед знаешь, кто напьется во втором действии и рухнет за кулисы вместе с декорациями.
Но в этот раз меня ожидают сюрпризы. В тот момент, когда Саша останавливается, чтобы поговорить с кем-то из тех, кого он называет «люди-акулы», в дверях появляется еще одна участница спектакля, который начнется совсем скоро, – Виктория Дольче. Одетая в белое платье-смокинг отYves Saint Laurent, она выглядит роскошно. Винтажная шляпка из атласа делает ее бледное лицо с едва заметными темными кругами под глазами не более чем тщательно продуманной деталью образа. В руке Виктория сжимает вместительный и удобный белый кожаный клатч отFendi, который выглядит так респектабельно и иронично, что ни у одного секьюрити никогда не возникнет мысли попросить открыть его. Если бы кто-то из охранников догадался это сделать, то с удивлением обнаружил бы лежащий там миниатюрный пистолет. Пожалуй, слишком миниатюрный, чтобы считаться настоящим оружием.