В Северную Бухту волны пригоняли очень много трупов людей, много моряков. Там, где тело в одежде, в обуви – оно целое, а вот голова, лицо, руки объедены рыбой. Моряки хранили свои документы в целлулоидных мешочках в карманах. Вода туда не проникала, и все документы сохранялись сухие, ни капли промокшими не были. Трупы мы вылавливали из воды, хоронили, а документы, фотографии с женами, детьми, родными и близкими отдавали в штаб МСБ, а штаб их рассылал по адресам, которые были в документах. В это время я получила письмо и открытку с георгинами из Кисловодска от раненого, который лежал в нашем МСБ. Это был Михаил Макаев. Его открытка хранится у меня и сейчас, а судьбу Михаила я не знаю. У Михаила были забинтованы обе руки, и он не мог сам умываться, я его несколько раз умывала, вытирала лицо. Он мне писал: «Ваши нежные ручки я до сих пор чувствую на своем лице».
Вначале мы плакали, когда умирали такие красивые, такие милые ребята. Мне кажется, сейчас нет таких мужчин, какие были тогда. Потом стали привыкать к смертям, не плакали, но сердце сжималось.
Глава 6. Штольня
На 2-ом севгресе нас тоже разбомбили, было прямое попадание бомбы в угол дома, и мы переехали в Инкерманские штольни. Штольня – это глубокий, длинный туннель, очень сырой. С потолка, по стенам капает вода. Весь этот туннель каменный, дверей никаких не было. У входа в штольню в бок было какое-то углубление, и в нем мы расположили операционную, а вдоль штольни ставили койки и клали раненых, вода со стен и потолка капала на пол и собиралась в ручеек. Потолки над операционными столами мы клеили плотной бумагой. Часто эта бумага набиралась водой, размокала и прорывалась прямо над операционным столом, за которым шла операция. Тогда мы быстро закрывали операционное поле стерильной простыней, отрывали от потолка мокрую бумагу и клеили сухую. Работали при керосиновых лампах, по- прежнему один примус на операционную и аптеку. Раненые лежали вдоль штольни, койки ставили по обе стороны, а посредине был узкий проход для обслуживающего персонала. С потолков на койки капала вода и раненые лежали на влажных простынях под влажными одеялами. Другого выхода у нас не было. Помню, в этой штольне лежал комиссар нашей дивизии Солонцев Петр Ефимович.
Затем в Инкермане немцы заняли сопку напротив и стали направлять снаряды прямо в нашу штольню. Один из снарядов разорвался в штольне, а один – у входа, где всегда стоял наш маленький санитарный автобус, на котором работал шофер Василий, мы его звали Васька-Змей. Машина внутри и снаружи всегда была чистая, вдоль всей машины простелена дорожка, на гвоздике висела Васина гитара, большое зеркало в салоне – это Васина забота. Мы ему говорили, что он очень любит машину, а он нам отвечал: «Не машину я люблю, а Вас всех». И вот, прямое попадание снаряда в машину, а в машине был Василий. Так и погиб.
Тогда поступил приказ – срочно свернуть МСБ и вечером переехать на 35 батарею. Все приказы нам отдавал наш нач.сан.див. Шарф. В штольне Инкермана нач.сан.див. Шарф заполнил на меня наградной лист. «Представляю тебя к ордену», – так он сказал. Но награды той я так и не получила, видимо, наши наградные листы так и не дошли до Верховного Совета. Вечером мы переехали в городок 35-й батареи, где жили офицеры, обслуживающие батарею. В городке был длинный, большой дом, в одной половине которого расположилась операционная, а в другой, большей по размеру, лежали раненые. Разделял эти две половины дома большой сквозной коридор. В этом коридоре на носилках лежали раненые, которые ожидали очередь в операционную. В первую очередь брали раненых в живот и грудную клетку. Оперировали всю ночь, а утром закончились стерильные инструменты. Я прокипятила инструменты на примусе в большом стерилизаторе. Вся наша смена пошла завтракать, а я осталась в операционной вынуть инструменты из стерилизатора на большой стерильный стол. Застелила стерильную простынь на стол, разложила стерильные инструменты, накрыла другой половиной стерильной простыни и собралась идти на завтрак. В это время наши уже все вернулись. Врач Чертков сказал мне, чтобы я быстро шла в столовую, поела и готовилась к лапаротомии (разрезание тела в области живота). Наша столовая, так же, как и прачечная, находилась во дворе. Когда я вошла в столовую, там уже никого не было, только ела молоденькая врач, я видела ее впервые. Мы познакомились, и она рассказала, что ее сюда направили из Краснодарского мединститута. Так как мы опоздали на завтрак, то быстро поели и вышли из столовой. В нескольких метров от ворот МСБ был кустарник, мы бегали туда в туалет, так как наш был разбит снарядом. После столовой мы вдвоем побежали в кустарник. Вдруг над нами появился немецкий самолет-истребитель Мессершмитт. Они над нами носились днями и ночами, наших самолетов не было и гонять немцев было некому. Увидит немецкий истребитель, что идет человек, пикирует, строчит из пулемета, пока не убьет, или бросает небольшие шрапнельные бомбы. Только мы вышли из кустов, как Мессершмитт стал гоняться за нами. Мы бегом вперед, а в стороне метрах в 200–300 от нас стоят моряки и кричат нам: «Ложитесь, он гоняется за Вами». А мы бежим по инерции вперед. Слышим, свистит бомба, я оглянулась и вижу, бомбочка вроде небольшая, уже на земле лежит и крутится вокруг себя, как юла. Моряки нам кричат: «Ложитесь, она сейчас взорвется». Мы еще немного пробежали и упали на землю. Бомба взорвалась. Она упала на то место, где были мы, но успели хорошо отбежать. Нас присыпало землей. Подбежали моряки, подняли нас, отряхнули с нас землю, осмотрели, но ни я, ни она не были ранены. Моряки нам сказали, что мы легко отделались. А мы побежали во двор и обе направились в здание: я шла в операционную, а она – в палаты к раненым. Поднялись по ступенькам на крыльцо, и в этот момент меня окликнула Литвиненко Тамара Митрофановна (сейчас она Богданова и живет в г. Ленинграде). Это была моя самая хорошая подруга в МСБ, мы и сейчас с ней переписываемся. Так вот, Тамара выбежала из прачечной, чтобы спросить, что у меня есть постирать. Она стирала в прачечной и хотела постирать и мне. Тамара работала в палатах, дежурила по суткам: сутки дежурит, сутки отдыхает, поэтому у нее было больше свободного времени, чем у меня. У нее было время на стирку, мы в операционной такого времени не имели, так как нам приходилось работать, пока не прооперируем последнего раненого, а раненые не кончались. Моя молоденькая врач пошла в сквозной коридор, где лежали раненые и ждали очереди на операционный стол, а я вернулась и побежала к Тамаре в прачечную. Я к ней еще и не добежала, как вдруг свист бомб, и меня ударило чем-то по спине, я падаю среди двора, мне очень больно. Подбежала Тамара и потянула меня в прачечную. Опять взорвалась бомба, мы с Тамарой залегли под котел. Самолеты улетели, и я попросила Тамару осмотреть мою спину. Она посмотрела и сказала, что ранения нет, скорее всего, чем-то тупым ударило, потому что на спине была большая гематома. Мы с Тамарой вышли из прачечной и увидели, как раненые (вторично) окровавленные выскакивают через окна. Мы с Тамарой побежали в коридор и в операционную, ведь там были все наши, весь операционный взвод. Я упоминала ранее, что в коридоре лежали раненые. И когда забежала в коридор, чувствую, что меня кто-то бьет по ногам – я думала, раненый что-то хочет попросить. Глянула, а у него нет головы, он руками бьет об пол и меня по ногам, ему взрывной волной оторвало голову. Забегаю в операционную: о, ужас! Доктор Лепеха убит, Лидия Михайловна Домрачева тяжело ранена в голову, врач Буржонадзе влез в канализационный люк, Болдескул Мария Александровна (сейчас проживает в Одесской области, Фрунзовский р-н, с. Осиповка) сидит за дверью, ничего не понимая, а остальные бегают по операционной, растерянные. Окна вылетели, в стене дыра, малый стерильный стол перевернут. А молоденькая врач из Краснодарского мединститута успела войти в этот коридор, и ее осколком тяжело ранило в бедро (я толком не помню: или перебило ногу, или мягкие ткани, но ранение тяжелое). Кто-то из врачей подбежал к ней, мы все перепуганы, дрожим. Забежали в палату, а там поперек кровати в каске на голове лежит убитая старшая медсестра МСБ Синицина Ольга Ивановна. Мы стали выносить матрасы и всех раненых рассредоточили под кустами, в палаты вернуться они уже не могли, там было страшно. Оперировать мы уже не могли, дотемна перевязывали раненых. Ночью уже света нигде нет, работать невозможно. Кто-то нам сказал, что нужно идти на причал, за нами придет эскадра, и мы уедем. И мы начали спускаться к морю под скалы. Ходячие раненые пошли с нами под скалы, лежачие остались под кустами. Лидию Михайловну отправили последним самолетом на Большую землю, комбат Цеменко о ней позаботился. Я просила, чтобы меня взяли в самолет сопровождать Лидию Михайловну, но мне запретили садиться в самолет. Приехали какие-то офицеры, сели в самолет, и он улетел, а я вернулась под скалы. Под скалы мы спускались по веревке, и раненые, кто мог, тоже так спускались. Я в МСБ была самая молодая, и больше всех доставалось мне. Кто-то из врачей, мужчина, говорит м