При таком слухе все крепостное крестьянство тронулось с своих мест; тамошние власти не могла ничего поделать; народ валил тысячами в Оренбург; несколько казачьих полков из Оренбургских и Уральских казаков выставлены были по дороге возвращать переселенцев в прежние их места жительства; несколько партий однако-ж добрались до Оренбурга, а доверчивые их товарищи из разговоров с простым народом убедились, что молочной реки с кисельными берегами нет.
В управление Эссена краем вкрались большие злоупотребления: в тептярские полки рекрута, сдаваемые прямо в полки, принимались без строгого осмотра — слабые, больные и с хроническими болезнями; за снисхождение давались взятки; лошади были мало способные к конному строю; овса вовсе не давали, а деньги за него оставались в кармане полкового командира и растрачивались на веселую жизнь; сено давалось сполна, но сотенные командиры тоже имели поползновение получить в свою пользу что-нибудь, и благодаря этому лошади содержались зимою на одной соломе, а весною, когда нужно было итти в Оренбург, много было паршивых лошадей.
При вступлении в город полк входил не в раз; больные лошади одного полка заменялись здоровыми другого и далее из казачьей артиллерии, где лошади были казенные.
Генерал Эссен жил в казенном губернаторском доме на берегу Урала, около Преображенского собора, в котором помещался покойный император Александр 1-й. На этом доме была прибита доска с надписью золотыми буквами о сем событии, которую я сам читал. Полагаю, что это было во второй половине 30-х годов, когда я уже умел читать и когда мне позволяли уходить с товарищами так далеко.
Дом этот был сломан и построен новый для житья генерал-губернаторов в 1840 г., а с 1885 г., занят казенною палатою.
Эссен жил в Оренбурге одиноким и давал в торжественные дни обеды, на которые приглашались выдающиеся но своему служебному значению лица. На обеды его в простые дни приглашались ежедневно назначавшиеся к нему ординарцами офицеры, что соблюдалось и при его преемниках, но при Перовском этого не было, и самые офицеры не наряжались.
По рассказам Эссен не пользовался особым уважением в Петербурге и влияние его не было заметно. Награды по его представлениям давались редко; у военных шло повышение в установленном порядке. В Оренбургском казачьем войске число штаб офицеров дошло до двух человек, присутствующих в войсковой канцелярии, а командирами непременного полка для того, чтобы представление Эссена было в благоприятном смысле разрешено, собирались складочные деньги и посылались в Петербург через известное лицо.
Образованных офицеров и чиновников было мало; в число первых входили светски-воспитанные люди, занимавшие места адъютантов, но делом не занимавшиеся; письмоводство лежало на военных писарях и казачьих урядниках, вытребованных для письменных занятий из войска под наблюдением дежурного штаб — офицера и начальника штаба, да и на этих должностях были не всегда соответствующие своему назначению лица, как напр. генерал Мистров, долгое время служивший бригадным командиром и живший в казачьей станице, по тогдашнему крепости; дежурный штаб-офицер майор Матерн, которого устранил от должности генерал Перовский, приказавший ему на писать у себя в кабинете экстренную бумагу, составить которую он не мог.
Не лучше чиновники были и в губернаторской канцелярии; за исключением правителя и секретаря прочие все малограмотные и не всегда трезвые, о чем можно судить по следующему. Несколько человек этих господ, порядочно подвыпив в трактире, вздумали итти гурьбой на вечерки забавляться с собравшимися там девками, но хозяин, зная их, не пустил, ворота запер запором. Дом был недалеко от крепостного вала, на котором стояло артиллерийское орудие. Толпа чиновников столкнула его на низ, прикатила к дому и, двигая взад и вперед, ударяла в ворота, которые не выдержали и упали, — толпа вошла в дом к общему ужасу бывших там женщин.
Доложено было Эссену о буйстве его чиновников. Он потребовал всех к себе. Идя к губернатору, некоторые говорили, что верно всех накажут палками, а один татарин сказал, что 100 палок для него ничего, лишь бы больше не пришлось получить. Это мне говорил бывший в числе участников титулярный советник Василий Николаевич Астафьев, умерший в конце 50-х гг.
Этот же Астафьев говорил мне, что служа в канцелярии губернатора по пограничному отделению, вверенному военному офицеру Герману, пришел к нему по делу, и тот, требуя от него какую то бумагу и не получая, пошел за саблею, стоявшею несколько дальше, грозя изрубить Астафьева. Этот же тотчас выбежал на двор, который был обширен. Герман за ним в догонку с обнаженною саблею. Бегая достаточно, Герман устал и споткнулся. Пользуясь этим благоприятным случаем, Астафьев вбежал в комнату, дверь запер на крючек и спросил лакея, куда положил его барин принесенную им утром бумагу. Тот нашел ее и подал. Астафьев, отперев дверь, отдал бумагу Герману, а тот сказал: «Счастлив, что не попался: изрубил бы тебя саблею!».