С какой-то затаённой грустью вспоминается вся эта поблёкшая теперь прелесть минувших дней! То ли жаль этих постепенно отмиравших красот нашей воинской жизни, вытесненных прозаическими требованиями профессионального дела, на которое легла повсюду серенькая тень «защитного» цвета - то ли жаль собственной, канувшей в Лету, молодости, озарявшей тогда всю жизнь и службу, каковы бы они ни были. Ведь действительно, с нынешней, вполне разумной, точки зрения, нельзя же из народной армии, высасывающей пот и кровь народа, устраивать своего рода игрушку для забавы праздных людей своими разводами, церемониями, парадами и т.п. затеями, отнимавшими слишком много времени от подлинного дела.
Нелишне коснуться, хоть в общих чертах, бытовых условий жизни и службы в Красносельском лагере того отдалённого времени, - почти полвека назад.
Несмотря на то, что это был и есть важнейший лагерь на всю русскую армию, где служба протекала на виду многочисленного высшего начальства, каждодневно заглядывавшего в лагерь, всё же не видно было сколько-нибудь надлежащей дисциплины в отношении офицеров. Достаточно сказать, что в нашей роте, во весь лагерный сбор, ротный командир ни разу не приходил, чтобы вести роту на стрельбу, потому что для этого надо было вставать в три часа ночи. И такая важная отрасль подготовки роты брошена была на руки мне, унтер-офицеру из вольноопределяющихся. Я вёл роту на стрельбы, вёл отчётность по стрельбе и пр. И в других ротах офицеры приходили или приезжали прямо на стрельбище, часам к 7-8 не раньше.
Пусть господам офицерам невмоготу было вставать в 2-3 часа утра, чтобы вести роты на стрельбу, но, казалось бы, что, прибыв на стрельбище в 7-8 часов утра, можно бы заняться своим делом. Так нет: собирались кучкой для болтовни, либо окружали Пашу Горбунова [10] с его соблазнительной корзиной бутербродов и выпивки, чтобы за закуской и разговорами прокоротать время до 9-11 часов утра; затем, поручив фельдфебелю вести роту в лагерь, они стремились поскорей убраться домой.
Вообще, в службе того времени видны были ещё не изжитые следы крепостного барства во всём, что касалось собственно взаимоотношений офицеров. Зато в отношении солдата не чурались строгостей и даже мордобития, несмотря на то, что формально это давно уже запрещено было законом.
Вспоминаю такой случай. Полк построен впереди лагеря, в ожидании смотра начальника дивизии. Идёт бесконечное и томительное выравнивание по фронту и в затылок. Батальонный командир, верхом, надрывается:
- Там, там, корявый, вправо... много... много, сукин сын, влево... ещё влево... - ну, стой так.
- Дальше... Ты, там... пучеглазый (поди угадай кого это касается)... вперёд немного... немного, чёртова кукла... куда выпучился... назад, тебе говорят, анафема... Ротный командир! Капитан Ломан, смотрите, что у вас за олухи, стоят истуканами... всё потому, что я битых морд не вижу!..
А ротный командир и фельдфебель Иван Софронович давно уже мечутся от одного солдата к другому, подталкивают саблей и пятернёй, кого спереди, кого сзади; при последних словах батальонного командира об отсутствии битых морд, ротный счёл долгом пополнить этот пробел и совсем зря двинул кулаком в лицо какому-то солдату недалеко от меня. Удар, по-видимому, был не Бог весть какой сильный; но всё же пошла кровь из носа. Под предлогом будто смахнуть кровь, солдат ещё больше размазал её на физиономии и на белой гимнастёрке. Начальство всё это видит и точно не замечает. Наконец, ротный командир бросает, точно мимоходом: «вытри морду, образина!», а сосед, шустрый проходимец Парфёнов, шепчет солдату: «не вытирай, пусть командир полка увидит». Солдат ещё пуще размазывает кровь. Да и чем, и как солдату вытереть кровь, стоя в строю: ведь носовых платков солдату тогда не полагалось!
В конце концов и полковой, и бригадный командир, и начальник дивизии - все видели окровавленного солдата, но делали вид, что не замечают ничего особенного: должно быть тоже сознавали, что «без битых морд» нельзя обойтись...
Чуть и мне не влетело однажды - совсем, что называется, на чужом пиру и по поводу наивной шалости одного из товарищей в отношении... великой княгини Марии Феодоровны. Во время высочайшего объезда, вслед за государем Александром II ехала в открытой коляске великая княгиня Мария Феодоровна, тогда обворожительная, красивая и очень ласковая с юнкерами и кадетами наследница престола. Стоявший за мной в затылок вольноопределяющийся фон Зигер-Корн вздумал послать наследнице воздушный поцелуй: это ведь в расстоянии 3-4 шагов, и сам сейчас же опустился вниз, за моей спиной. Великая княгиня поцелуй заметила, улыбнулась и кокетливо-грозно погрозила пальчиком... в мою сторону; ехавшие верхами около экипажа наследницы генералы, не зная, в чём дело, насторожились, засуетились, кто-то погрозил уже не пальцем, а кулаком, а близкое начальство накинулось уже с грозными и тревожными расспросами... Всё, впрочем, обошлось благополучно.
10
Один из легиона вездесущих лагерных разносчиков, сопровождавших войска всюду - на стрельбища, манёвры, полковые ученья - всюду с корзиной закусок и выпивки наготове. Эти разносчики распределяли между собою части войск и лагерные районы и тесно сживались с соответствующими группами офицеров, а потому знали все толки и сплетни лагерной жизни.