Вот мне и хотелось вызвать «дискуссию» по этому вопросу в среде офицеров Генерального штаба. Для этого я просил разрешения начальства издать перевод на русский язык нашумевшей в Англии брошюры «Can Russia invade India». В ответ на моё ходатайство Духовской приказал мне сделать сначала сообщение в закрытом собрании, доступном только для генералов и офицеров Генерального штаба; а «там видно будет». Мне, однако, сейчас же после моего доклада видно было, что он не пришёлся по вкусу, хотя никто ничего не возражал; а один из товарищей по Генеральному штабу, полковник Н.Н. Юденич - всегда прямой и откровенный - даже пожал мне руку, пробурчав, что давно надо было сказать то, что я высказал.
Понадобилась тяжкая для России катастрофа на Дальнем Востоке, чтобы наше правительство отрезвилось в своих пустопорожних угрозах относительно Индии. Только в 1907 г. - 10 лет спустя после моей проповеди в Ташкенте - заключено было англо-русское соглашение, в котором Россия откровенно, и раз навсегда, отказалась от всяких агрессивных намерений по направлению к Индии. Только тогда и оказалось возможным издать мою книгу «Соперничество России и Англии в Средней Азии». Тогда и министры, как Куропаткин, всегда бравировавший в вопросе об Индии, умудрённый горьким опытом, несколько поумнел, и в своём знаменитом «отчёте», после Японской войны, он пост совсем с другого тона: «Те жертвы и опасности, которые мы испытываем или предвидим на Дальнем Востоке, должны были бы быть предостережением для нас, когда мы мечтаем о выходе к незамерзающим водам Индийского океана».
Моё выступление застрельщиком против господствующего течения стоило мне чувствительной неприятности. Ближайшим для меня последствием было то, что когда через некоторое время после моего доклада благополучно разрешился вопрос о командировании офицеров Генерального штаба в Индию - вопрос, возбуждённый и муссированный мною же, - то послали не меня, вполне подготовленного для этой задачи, а полковника П-ва, заведомого пьяницу, который пропил свои прогоны даже не выехав из Ташкента.
Летом 1898 г. мне пришлось совершить поездку по Бухаре, где насмотрелся немало диких порядков, существовавших под эгидой и покровительством России. Не довольствуясь представленным отчётом, я подал по начальству конфиденциальную записку о Бухаре, из которой полагаю уместным привести здесь небольшую выдержку, в виду того, что указанные факты не потеряли интерес и поныне, прикрытые кричащими рекламами большевиков.
Много лет прошло после заключения с Бухарой «договора о дружбе» в 1876 г., поставившего эту страну под протекторат России. Благодаря нашему содействию и покровительству, и без того алчные аппетиты туземных властей вышли за всякие пределы; бедное замученное вековым деспотизмом население должно теперь платить вдвое, туземные власти так и говорят, что они должны брать двойную порцию - для себя и для своих покровителей, русских. В былое время в Бухаре постоянно, чуть ли не ежегодно, вспыхивали мятежи во время сбора податей, и это обстоятельство служило для хищников хоть какой-нибудь уздой. Теперь и этого нет: туземные власти опираются на престиж России, а присутствие наших батальонов в Чарджуе, Керках и Термезе сдерживает всякие порывы населения. Так было при старом режиме; так и сейчас, судя по советским газетам. Всё там по-старому. Русским властям до сих пор неизвестен действительный бюджет Бухары; прежде всего потому, что туземные администраторы держат всё это в секрете; затем вся податная система, как в былое время так и теперь, базируется на первобытных началах, дающих широкий простор злоупотреблениям: центральные власти назначают беку сколько он должен внести в казну («токаран тартука»); а там - дери с живого и мёртвого, сколько сумеешь.
Конечно, записка моя оказалась гласом вопиющего в пустыне. Ведь все были подкуплены эмиром - до императорской фамилии включительно. Что же, как не подкуп, были эти миллионные подарки, которые делались эмиром Николаю II, обеим императрицам, царским дочкам и т.д. под предлогом каких-то традиций или азиатских обычаев. Мне известно было, что начальство согласно было с моей запиской о необходимости упразднения опереточного бухарского войска, на которое эмир тратил ежегодно совершенно зря свыше двух миллионов рублей. Но эмир пригрозил «пожаловаться Марии Феодоровне», если он будет лишён своей армии; и перед этим остановились. Да и начальству, по-видимому, не хотелось ссориться с эмиром. В результате поплатился я один за своё выступление: признано было впоследствии невозможным командировать меня для сопровождения эмира в Петербург - командировка, считавшаяся выгодной в материальном отношении.