— Граждане! — обратился к толпе тщедушный человечек в пенсне и кожанке. — Содержание винных погребов Романовых является достоянием народа! Попытки разграбить их будут приравниваться к мародерству, за которое расстреливают на месте! Расходитесь по домам, граждане!
— Достояние народа — так народу и отдай! — забурлила толпа. — Братцы, да они же сами все выпьют! На хрена такая власть?!
— Приготовиться! — скомандовал человечек в пенсне.
Щелкнули затворы, штыки уперлись в грудь тем, кто стоял в первом ряду. В это время раздались выстрелы на складах. Взорвалась граната, затем другая. Тоненький ручеек, раздаваясь вширь, потек из ворот.
— Братцы! Да они же вино бьют! — раздался истошный с надрывом вопль.
С гулом и матом толпа подалась вперед. В это время у Афиногена, забывшего о взведенном затворе, от чьего-то толчка выстрелила винтовка.
— Провокация! — неестественно тонким голосом заверещал человечек в пенсне и трижды выстрелил в Афиногена из маузера.
Дал очередь поверх голов один из пулеметов. По-волчьи завыла толпа. Человечки-капельки, человечьи ручейки, ручьи, потоки устремились на прилегавшие к складам улицы.
— Бежим! — крикнул Поликаха. Догонят — сметут — затопчут!
Компания первой добежала до своего двора. Пашка выглянул из подворотни. По мостовой и тротуарам мчалась черная толпа. Тысячи ног стучали по брусчатке. Безногий инвалид Гаврила, случайно оказавшийся между двумя подворотнями, несся впереди толпы на тележке. Под струями катился с его лица с закатившимися гноившимися белками. Когда до спасительной подворотни оставалось всего лишь двадцать метров, толпа настигла инвалида. Парень без шапки перемахнул через Гаврилу, оттолкнувшись ногой о его плечо. Кто-то навалился на калеку, и толпа захлестнула его. Только колесико от тележки безногого покатилось по тротуару. Когда схлынул людской поток на тротуаре остался лежать бесформенный обрубок. Рядом с ним лежал старик в черном пальто с красной от крови бородой. Недолго смотрели зеваки на трупы. Другой поток — смесь коньяка, вин, водки, пенясь заполнял мостовую и тротуары.
Жихаревы с Поликахой уже выгрузили добычу и вышли на улицу. Жители квартала отвернулись от покойников и с любопытством втягивали носами воздух, рассматривали буро-красную реку, заполнившую улицу. «Шпирт! Ей Богу, чистый шпирт!» — сказал Жихаерв-старший, потянув носом. Отец зачерпнул горсть жидкости, выпил. Затем снял картуз, зачерпнул им. Осушив картуз, отец закричал: «Вино течет, православные! Шампань с клеретом!» Рядом уже на четвереньках стоял Поликаха и лакал пойло, словно собака.
— Одобряю я новую власть, потому что вино рекой льется! — провозгласил Жихарев-старший, ложась рядом с Поликахой. — А вот, что в трудящихся стреляют — не одобряю. Ну, помянем раба божьего Афиногена!
Народ, между тем, разбегался за ведрами и прочими емкостями.
— Пашка, б…! — больно толкнула мать в спину Жихарева-младшего. — Живо домой! Освобождай посуду, какая есть!
Ведрами, ушатами, бидонами люди черпали вино, бегом несли его в квартиры, чтобы снова возвратиться к потоку. Влас Шилов, живший в доме напротив Жихаревых, поскользнулся и упал в поток. Сел в нем, но подняться уже не смог, поскольку был отравлен винными парами. Несколько раз он открыл рот, чтобы глотнуть чистого воздуха, и повалился навзничь. Поток захлестнул Власа, но всем было не до него. Даже его жена Пелагея подхватив оброненное мужем ведро, продолжала таскать вино.
Наконец, все емкости в доме были заполнены.
— Сходи, посмотри. Как там отец с Поликахой! — велела Пашке мать.
На улице он увидел отца, которого рвало прямо в поток. Лежавший рядом Поликаха не подавал признаков жизни. Голова его была полностью погружена в вино. Вытащив соседа из потока, Пашка понял, что тот мертв. Прислонив к стене блюющего отца, Пашка побежал в комнату, где жила семья Поликахи.
— Тетя Зина! Беги на улицу! Дядя Поликаха умер! — крикнул Пашка соседке.
— Умер? Привязали к жопе нумер! — гоготнула пьяная жена Поликахи.
Пьяны были и дети, и дедушка Дормидонт — поликахин отец. Вернувшись на улицу, Пашка увидел, что отец снова пьет из потока.
— Отец! Пойдем домой! Здесь смерть! — потащил Пашка отца с улицы.
Во дворе того снова вырвало. «Ой, бля! Ой, бля!» — хрипел отец, когда Пашка затаскивал его на второй этаж. Уложив папашу на постель, Пашка увидел спавшую на полу мать. Она тоже была пьяна. «Ой, бля!» — раздался голос Жихарева-старшего. Пена и желчь потекли из его рта. Глаза закатились, по телу пробежала судорога. Пашка побежал в лазарет лейб-гвардии Уланского полка, где служил фельдшером их кум Сидор Кузьмич. Тот был зол, поскольку не смог напиться, так как казармы оцепили красногвардейцы. Для Сидора Кузьмича шедшего к больному они сделали исключение. Добравшись до комнаты Жихаревых, Сидор Кузьмич первым делом осушил большую кружку вина. Затем склонился на Жихаревым-старшим.