II. 1767–1768
Любовная драма; действующие лица: Клэрваль и мадам де Стэнвиль. Вечер у маркизы Деффан. — Лозен, любимый мадам де Брэнбюри. — Путешествие в Лондон и на воды. — Разрыв. — Ужин с ла-дю-Барри.
Мои любовные похождения были прерваны ужасным событием, последствия которого обещали стать гораздо ужаснее, чем они потом были на самом деле. Я уже говорил выше о несчастной страсти мадам де Стэнвиль к Клервалю и о том, что она из предосторожности отдала мне все свои бумаги на хранение. Они лежали у меня в кабинете, куда никто не входил, кроме меня, и ключ от которого всегда находился у меня в кармане. Кабинет этот соприкасался с домом Шоазеля, так как мы жили с ним рядом. Однажды утром ко мне явился один из старых лакеев, служивший еще у отца и спросил, не хранятся ли у меня какие-нибудь деньги в этом кабинете. Так как я играл очень крупно в те времена, я сказал, что действительно у меня там большие суммы. — Смотрите, будьте осторожнее, — сказал он мне, — по-видимому, вас хотят обокрасть; вчера вечером я видел, как какой-то человек старался раскрыть двери, ведущие из нашего дома в соседний. — Я поблагодарил его за добрый совет и больше ничего не сказал по этому поводу. Отправляясь на ночь к своей жене, я приказал камердинеру, слепо преданному мне, сделать вид, что он идет к себе наверх, а потом незаметно спуститься опять вниз и лечь около самых дверей кабинета, и в случае, если он услышит что-нибудь подозрительное, тотчас же сообщить мне об этом, так как я оставлю дверь гардеробной открытой. Приблизительно час спустя, после того как я лег в постель, мой человек явился ко мне и доложил, что кто-то ходит в кабинете. Я вооружился пистолетами и сейчас же направился туда. Действительно, дверь оказалась полуоткрытой, но было так темно, что я ничего не мог различить. Я два раза спросил: — кто здесь? — но не получил никакого ответа. Чуть слышный шорох, раздавшийся около меня, заставил меня быстро решиться и я хотел выстрелить прямо во что-то темное, казавшееся мне силуэтом человека, но в это время я ясно расслышал шелест шелкового халата и рука моя невольно замерла в воздухе; мне пришло в голову, не отец ли это, хотя мысль эта была очень маловероятна. Человек этот вдруг оттолкнул меня и бросился бежать в соседний дом, захлопывая за собой все встречавшиеся ему двери. Я все время следовал за ним и, наконец, ясно расслышал, как с шумом захлопнулась дверь, ведущая в комнату моего отца. Можно себе представить, какие грустные мысли волновали меня в эту минуту. Я провел эту ночь в своем кабинете и на другое утро узнал, что мадам де Стэнвиль уехала с мужем в Нанси, где ее, по приказанию короля, должны были поместить в монастырь.
В это время за мной прислал отец. Я пошел к нему и застал у него герцога Шоазеля, который стал меня упрекать за то, что я пользовался доверием мадам де Стэнвиль. Я стал объяснять ему, что большая разница между тем, чтобы поощрять дурное поведение своих ближних или только свято хранить их секреты. Он спросил у меня ее письма, я отказал ему наотрез; отец мой попробовал пустить в ход свой авторитет, но и это не помогло. Мне наговорили множество неприятных вещей, я, конечно, тоже не остался в долгу и кончилось тем, что я вышел от них, поссорившись с ними обоими.
Глубоко потрясенный несчастьем, случившимся с мадам де Стэнвиль, которую я очень любил, я несколько дней не выходил из дому. Потом я опять принялся за прежний образ жизни, но все же не мог отделаться от чувства тоски, охватившей меня после этого печального случая. Леди Бенбюри вскоре заметила это и с большим сочувствием осведомилась, в чем дело.
— Я только что потерял женщину, которую когда-то горячо любил, — сказал я ей, — и я чувствую, что никогда не обрету сердца той, которую люблю теперь безумно.
Я рассказал ей печальную повесть моей дорогой подруги, и она была глубоко тронута ею; я по глазам ее видел, что она действительно сочувствовала мне, но кто-то явился как раз в это время с визитом к ней и она только успеха сказать: «Сегодня вечером я буду ужинать у мадам де Деффан».
Несмотря на то, что я уже лет пять или шесть не бывал у этой мадам де Деффан, я все же добился того, что мой друг де Люксембург повел меня в этот вечер к ней. Отношение леди Сарры ко мне совершенно изменилось. Глаза ее, устремленные на меня, говорили мне о многом, о чем я не смел даже мечтать, и мне все казалось, что только сожалению обо мне обязан я этим взглядам. Ее обычная живость казалась смягченной какой-то необыкновенной томностью. Она была очень рассеяна в этот вечер, что я конечно объяснил самым лестным для себя образом. Когда все разошлись, она написала мне несколько слов на клочке бумаги и сказала мне: «Прочтите это, ложась спать». Можно себе представить, как я спешил вернуться к себе поскорее, чтобы прочесть эти три слова: «I love You». Но я не знал ни одного слова по-английски, мне казалось, что это непременно значит: «я люблю вас» — но мне так хотелось, чтобы я не ошибся, что я даже боялся верить своему счастью. Я не спал всю ночь и предавался самым различным размышлениям. В шесть часов утра я побежал купить себе английский словарь и тогда только убедился в том, что я не ошибся и что любим ею. Надо быть влюбленным до такой степени, как я был влюблен тогда, чтобы понять охватившую меня радость. Я полетел к леди Сарре, как только мог предположить, что она уже встала. «Я встала сегодня очень рано, — сказала она с своей милой улыбкой, — так как думала, что вы не замедлите придти ко мне. Пойдемте же пока завтракать вместе, велите вашей карете уехать, чтобы не знали, что вы у меня, а я прикажу никого не принимать сегодня. Мой муж, а также милорд Карлейль, приедут только к обеду и нам никто не помешает поболтать по душе. — Мы сели завтракать, она велела закрыть двери и между нами произошел приблизительно следующий разговор: