Мы говорили это оба вполне искренно и честно, но мы и не подозревали о том, как мы на самом деле любим друг друга. Когда мы приехали в Анвер, мы не нашли там коллекции картин, которую князь хотел купить; она была уже продана, но ему сказали, что он может найти в Амстердаме другую коллекцию, которая понравится ему наверно еще больше. Это навело его на мысль совершить путешествие в Голландию. Я отказался наотрез участвовать в этой поездке и до самого кануна их отъезда крепился, но один взгляд княгини заставил меня забыть все и я принял предложение князя ехать туда втроем.
Счастье, и в то же время опасность постоянного общения друг с другом положительно совершенно вскружило нам головы. Все наши спутники спали ночью, и тогда мы оба, наконец, давали волю своему чувству: я видел, что по щекам княгини катились слезы и невольно плакал сам. Ведь впереди нас ждали только страдания, и надеяться на счастье мы не могли. В одиннадцать часов вечера мы остановились наконец для ночлега в маленькой гостинице; княгиня и ее камеристка, Богданович, старая полька, всегда сопровождавшая ее, легли спать в одной комнате, а мы, мужчины, — в другой.
Несколько минут спустя, я вдруг услышал крики Богданович. Все вокруг меня спали, я же быстро вскочил и бросился в ту комнату, чтобы узнать, в чем дело. Оказалось, что под кроватью Богданович сидел человек, забравшийся туда уже с вечера. Мне стоило много усилий выпроводить его из комнаты. Княгиня тоже проснулась и позвала меня, я бросился к ней, встал на колени перед ее постелью и смотрел на нее глазами, полными слез и мольбы. Она поняла то, что они так красноречиво говорили ей, и сказала:
— Ваши страдания, мой друг, разбивают мне сердце, но все же они мне бесконечно дороги: мне так приятно, что мы страдаем вместе, если мы не можем быть счастливы, будем, по крайней мере, постоянны и безупречны.
Мы опять обещали друг другу быть осторожными и не терять мужества.
Мы выехали из гостиницы успокоенные и в гораздо более веселом настроении духа. Затем мы приехали в Мэрдик и я оставался все время в кают-кампании с княгиней, в то время как все остальные вышли на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Я читал княгине вслух роман Дора «Жертвы любви»; некоторые страницы этого романа описывали, казалось, наше положение и поэтому мы не могли читать его без глубокого волнения и огромного интереса. Потом мы остановились на ночь в Роттердаме и на другой день прибыли в Гаагу, где князя и княгиню встретил с распростертыми объятиями испанский посланник с своей женой, которая, видимо очень заинтересовалась мною; через несколько минут знакомства она болтала со мной непринужденно и весело, как будто мы были знакомы с ней уже много лет. Она то и дело расспрашивала княгиню обо мне или прямо обращалась с расспросами ко мне, что, конечно, немало смущало нас обоих.
Мы уже два дня жили в Гааге, как вдруг, в два часа ночи, ко мне в комнату вбежала Богданович и сообщила, что княгиня умирает, чтобы я скорее шел к ней, так как князя не было в Гааге, — он уехал к герцогу Оранскому. Я, конечно, быстро спустился к княгине и нашел ее лежащей без чувств. Только несколько минут спустя мне удалось привести ее в чувство. Она протянула мне руку и сказала: «Я рада, что могу умереть на руках любимого человека, чувствуя при этом, что мне не за что упрекать себя». В продолжение всего следующего дня она еще несколько раз падала в обморок. Я знал, что в Лейде живет старый профессор, славившийся по своей специальности, немедленно отправился к нему и рассказал ему подробно всю болезнь княгини, начиная со Спа и кончая настоящим временем, не называя ее, конечно, по имени. Он спросил меня, не жена ли это моя; я ответил ему, что это моя сестра. Он спросил меня, не доктор ли я. И на отрицательный ответ, покачал головой и заметил: «В таком случае вы самый внимательный и любящий брат в целом мире». Он успокоил меня насчет княгини, сказал, что опасности никакой нет и очень сожалел, что из-за своей подагры не может сам навестить ее; он подробно рассказал мне режим, которому она должна следовать, чтобы быть здоровой, и просил сообщить об успехах лечения, причем выразил надежду, что, когда она оправится настолько, чтобы выезжать, она приедет к нему и он осмотрит ее лично. Я вернулся в Гаагу и передал весь наш разговор княгине. Она была мне очень благодарна за мои заботы о ней.