Но и тут наши расчеты не оправдались, де Шамборан не только не принял моего предложения, но очень обиделся на него и написал очень резкое письмо Сен-Жермену, в котором прямо наотрез отказался уступить свой полк.
В Версале совершенно не были подготовлены к подобному исходу дела и, когда я вернулся в Париж, королева поднесла мне великолепную саблю и была потом страшно огорчена, когда узнала, что я не получил полк Шамборана. Тогда она решила просить у короля для себя особенный венгерский гвардейский полк, который хотела передать мне, но я постарался уверить ее в том, что это назначение вызовет только лишнее осложнение и будет истолковано очень невыгодно для нас обоих. Я старался не говорить вообще о своей военной карьере, и прошло несколько месяцев, во время которых о ней совсем не упоминалось.
В это время общее внимание было обращено на случай с Гвином, в котором и мне пришлось принять участие. В продолжение карнавала мадам де Геменэ давала каждую субботу балы для королевы. В двух комнатах играли, а в других — танцевали.
Это было как раз в те времена, когда уже начали циркулировать в городе самые невозможные песни и пасквили на королеву, к счастью, в них еще ни разу не упоминалось моего имени, но с каждым днем положение мое становилось все затруднительнее, и я не сомневался в том, что враги мои только и помышляют о том, как бы погубить меня. Я играл как раз в карты с графом д'Артуа, с герцогом де Шартр и еще с двумя лицами, как вдруг в комнату вошла мадам де Геменэ с таким видом, как будто она только что узнала об ужасном несчастьи, она подошла ко мне и сказала: «Сейчас же бросайте вашу игру, мне необходимо сказать вам что-то весьма важное».
Я не сомневался в том, что отдан был приказ арестовать меня и что меня сейчас же отведут в Бастилию. Я встал и вышел за ней. Она сказала мне, что только что отозвали от английского двора Гвина, самым унизительным для него образом, что его обвиняли в том, что он действовал наперекор данным ему инструкциям и что он вообще очень компрометировал французский двор в Англии.
Мне показалось, что невозможно было, чтобы де Гвин наделал столько глупостей, и я решил еще раз сослужить ему службу, не ожидая от него за это благодарности. В это время подошли к нам королева и герцог де Коаньи и решено было, что королева не станет вмешиваться в это дело. Я всеми силами восстал против этого решения и стал доказывать, что королева не имеет права оставлять в нужде этого человека, к которому она всегда так благоволила. Герцог де Коаньи стоял за то, чтобы королева все-таки не вмешивалась в это дело; тогда я стал настаивать еще сильнее. Я говорил, что вовсе не требуется, чтобы королева просила за него, она должна только настоять на том, чтобы его не осудили, не выслушав прежде. Я настаивал на том, что в противном случае, никто не может положиться на доброе отношение к нему королевы и что я по собственному опыту могу судить о том, как это повлияет на всех окружающих. «Довольно, — сказала королева, — я решила, что последую совету моего друга Лозена, я поступлю в данном случае так, как вы хотите, Лозен». После этого она вернулась в танцевальный зал. Мадам де Геменэ разделяла мое мнение с самого начала разговора, но зато Коаньи страшно обозлился на меня.
Де-Гвин приехал из Лондона. Королева настояла на том, чтобы король выразил ему свою благодарность и дал ему титул герцога. Она послала за ним впервые (она никогда раньше не приглашала его к себе) около девяти часов утра, чтобы сообщить ему об этой милости короля, при этом она сказала ему: «Пойдите, передайте об этом Лозену, так как только ему вы обязаны благоприятным исходом вашего дела. И попросите его немедленно придти ко мне».
Я проиграл большую часть ночи и находился еще в постели, когда пришел де Гвин; он выразил мне при этом свою живейшую благодарность. Я быстро оделся и поспешил к королеве.
— Ну, что же, вы довольны мною? — спросила она, — не правда ли, я ведь последовала вашему совету?
— Разве я могу быть недоволен, видя вашу справедливость и вашу доброту? — ответил я.
— Но неужели вы всегда будете просить меня о других, — сказала она, — и мне никогда не придется оказать услугу вам лично?
— Нет, ваше величество, ведь вам известны мои убеждения, я никогда не изменю им.
— Гордый, странный, необыкновенный человек, меня это сердит и возмущает! — воскликнула она и вышла из комнаты.