Я поехал в Версаль и просил королеву, чтобы она доставила мне случай передать письмо королю; она, видимо, была смущена и сказала, что очень жалеет мою жену, так как она вела себя по отношению ко мне в высшей степени благородно и честно. Я ответил на это, что, конечно, мадам де Лозен всегда проявит свое благородство там, где оно нужно, но что я никогда не буду прибегать к ее помощи в тех вопросах, где дело идет о деньгах. Королева спросила, что она может сделать для меня, и предложила мне похлопотать за меня, но это заставило меня тотчас прекратить этот разговор. Я просил ее извинения за те, что осмелился беспокоить ее разговором о моих личных делах и этим привел ее в немалое смущение, так что мне даже стало жаль ее.
Я пошел к де Морепа, с которым я еще никогда не говорил. Я рассказал ему о положении своих дел и попросил передать мое письмо королю. Он ответил на это: «Нельзя терять времени, я пойду сейчас к королю, подождите меня здесь». Он вернулся через четверть часа и сообщил, что король был тронут моим доверием к нему и велел передать мне, что я могу рассчитывать на его расположение ко мне, которое он скоро намерен доказать на деле. Де-Морепа уверял меня, что так как часть моего состояния ушла на исполнение моих обязанностей по отношению к государству, король намерен дать мне единовременное пособие и, кроме того, назначить большую пенсию. Я ответил на это, что мне не надо ни того, ни другого и что я могу вполне обойтись теми суммами, которые еще останутся у меня после уплаты всех моих долгов. Я присутствовал в этот вечер при том, как король ложился спать, и он все время обращался со мной очень милостиво.
Я вернулся в Париж. Там я узнал, что де Гвин со своей стороны сделал все, чтобы выставить меня в самом некрасивом виде и этим еще более поднять престиж моей жены в глазах целого света. Я позволил себе сострить по этому поводу, он немедленно явился ко мне для разъяснений, но я не принял его и вообще с тех пор совершенно игнорировал его и все его выходки, направленные против меня.
Мне гораздо более грустно было слышать, что герцог де Шоазель, к которому я всегда был так привязан, отзывался обо мне тоже в очень оскорбительной форме. Что касается герцогини Граммон, та прямо называла меня чуть ли не вором и мошенником. Тогда я решил, что я совершенно лишний в обществе этого достойного братца и сестры, и перестал бывать у них. Мне очень жаль было, что при этом мне пришлось отказаться и от надежды увидеть герцогиню де Шоазель, которая относилась но мне так хорошо, хотя и не всегда заслуживал этого. Тогда брат и сестра объявили, что я неблагодарный, а между тем ведь герцог никогда ничего не сделал для меня, несмотря на то, что я выказывал ему всегда самую глубокую преданность.
В обществе распространился слух, что я промотал все состояние своей жены и продал ее брильянты, что я выдал векселя на случай смерти своего отца, маршала Бирона, герцогини де Шоазель и мадам де Люксембург. Я должен был реабилитировать себя в глазах света; к счастью, это оказалось не особенно трудным.
Я продал свои земли де Геменэ с тем, чтобы он заплатил часть моих долгов, на что он и согласился. Кроме того, я продал много королю, который при этом платил очень щедро. И покончил со всеми своими делами ровно в шесть недель.
Я совершенно отказался от всякой помощи со стороны своей жены и доказал, что она никогда ни в чем не являлась поручительницей за меня. В конце концов у меня осталось состояние, дающее мне 80 000 ливров в год и оставленное в руках де Геменэ; кроме того, у меня наличными деньгами имелась крупная сумма в 500 000 франков и хорошенький дом, так что существовать еще я мог, но и только.
Я хотел разделить это состояние с моей женой, но она отказалась. Ее взяла к себе бабушка и даже велела ей отослать мне брильянты, которые я ей подарил. Я, конечно, отослал их обратно, и они так и остались лежать у нашего нотариуса.