Пусть представят себе императрицу Марию Феодоровну в цвете лет, великих княгинь: Елисавету Алексеевну и Анну Феодоровну, Марию Павловну и Екатерину Павловну, всех одетых в белых платьях, и скажут, можно ли видеть более августейших красавиц, вместе соединенных! Один Платон умел это достойно изъяснить.
Когда отворились царские двери, и прежде нежели дьякон вынес сосуд, митрополит вышел из алтаря и, как будто пораженный блеском сих красавиц, отступил назад, потом, обратясь к императору, сказал:
— Всемилостивейший государь! Воззри на вертоград сей, — и повел рукою, показывая на предстоявших; у императора приметны были слезы на глазах.
Коронация происходила обыкновенным порядком; император короновал императрицу Марию Феодоровну, но было достойно примечания, что император во время причастия вошел в алтарь, взял сосуд и, как глава церкви, сам причастился Святых Тайн. Потом на троне прочел сам фамильный пакт, им составленный, о порядке наследия на престол; сей пакт повелел хранить в серебряном ковчеге в Успенском соборе.
Примечательно было, что на бале, в Грановитой палате, дамы были одеты в робах черного бархата с преогромными фижмами; бал открыла императрица Мария Феодоровна с князем Александром Борисовичем Куракиным менуэтом, и прочие дамы ей последовали.
Скоро после коронации император с обоими великими князьями воспринял путешествие в Казань. С великим князем Константином Павловичем поехал мой товарищ Сафонов; он был капитаном Измайловского полка.
Кстати, о Сафонове: любопытно будет знать, каким образом он попал в адъютанты к великому князю Константину Павловичу. Сафонов у нас в полку был в числе черных офицеров, т. е. не имеющих ни малейшего воспитания. До восшествия императора Павла на престол он уже подал челобитную в отставку и отправил большую часть своих пожитков в деревню, а остался дожидаться первого пути, чтобы самому с матерью туда же отправиться. Как сделалась перемена в правлении, он просил меня, чтобы его высочество исходатайствовал ему отставку. Великий князь отвечал, чтобы Сафонов сходил хотя один раз в караул, и если удачно, тогда его высочество удовлетворит его желанию. Между тем император, проходя один раз мимо наших офицеров, во время развода, заметил Сафонова, вероятно, потому, что он всех офицеров был лицом старообразнее, спросил о нем у майора нашего полка, генерал-майора Кушелева, и когда узнал его фамилию, еще раз поглядев на него пристально, пошел далее. В тот же день, после обеда, приходит камердинер от государя к великому князю с повелением, чтобы капитану поручику Сафонову приказать приехать к его величеству. Тотчас послан был ездовой в полк, и Сафонов полумертвый является к императору. Государь спрашивает у него, не тех ли он Сафоновых, которые в родстве с Гендриковыми. Он отвечал:
— Тех, государь.
— Так, стало быть, мы свои, — продолжал император, — мне нужно иметь при великом князе Константине Павловиче человека пожилых лет, вроде дядьки, который бы мне доносил о всех действиях его высочества и ничего бы от меня не скрывал; мне кажется, я в тебе этого человека нашел; я тебя назначаю адъютантом к великому князю, но только именем.
Сафонов не мог опомниться от радости. Император в ту же минуту послал за великим князем, который чрезвычайно удивился, увидя императора в кабинете с Сафоновым. Государь, взяв его за руку, сказал его высочеству:
— Вот человек, которому я тебя поручаю; он хотя и адъютант твой, но ты должен в нем видеть доверенную мою особу.
Потом все вместе пошли к императрице, и государь, входя к ней с веселым видом, сказал ей, держа Сафонова за руку:
— Я наконец нашел человека, которого искал для Константина Павловича.
Императрица наговорила множество приятных вещей Сафонову.
Я был тогда у великого князя, и каково же было мое удивление, когда я увидел его высочество, идущего вместе с Сафоновым как с равным себе, и, обнявши его, великий князь сказал с притворно веселым лицом:
— Прошу иметь почтение и уважение к Павлу Андреевичу; он хотя и имеет звание моего адъютанта, но он гораздо для меня более сего звания.
Недолго Сафонов пользовался своим преимуществом; великий князь взял такую над ним поверхность, что он был из первых его льстецов и ни одного раза не смел доносить государю о поступках его высочества.