Императору показывали все, что только стоило видеть в Ватикане, водили по залам, которые никогда никому не открывали даже и по билетам. Проходили залу ковров, галерею географических карт, свод которой украшен с таким вкусом, что государь велел срисовать его нашим архитекторам; кроме того, любовался собранием этрусских ваз и египетских древностей. Из залы географических карт перешли в библиотеку — одну из значительнейших в свете. Кроме книг и рукописей, в ней видели старинные образа с греческими и славянскими надписями.
Из библиотеки снова обошли все капеллы церкви св. Петра. Граф Ф. П. Толстой не мог отлучиться ни на минуту от государя, который постоянно обращался к нему с вопросами и распоряжениями. Когда они подошли к бронзовому балдахину над главным алтарем, государь сказал Толстому:
— Я нахожу, что эта вещь здесь неуместна и вредит величию церкви, так же как и стекло над алтарем, с прозрачным изображением св. духа. Оно неприлично такой базилике, как базилика св. Петра.
«Его величество был совершенно прав», — замечает Толстой.
Когда граф Федор Петрович сказал государю, что этот бронзовый балдахин одной величины с Зимним дворцом, то он не хотел верить. Висконти подтвердил слова Федора Петровича.
Из Ватикана все отправились во дворец Цезарей, государь долго рассматривал со вниманием богатые, величественные остатки дворцов римских императоров.
…Из дворца Цезарей государь поехал к себе. Графу Толстому сказали, что он будет еще что-то осматривать, поэтому граф остался в приемной комнате, которой императору надобно было проходить. Киль находился тут же. Вскоре государь вошел и мимоходом сказал Килю очень серьезно:
— L’exposition est mauvaise, c’est une horreur![762]
С этими словами вышел и поехал один прогуляться.
4 декабря, в десять часов утра, император поехал с графом Федором Петровичем в мастерскую художника Иванова (живописца). Студия Иванова была обширна, хороша и с прекрасным освещением. Он писал тогда свою огромную картину, изображающую Иоанна Крестителя в пустыне, проповедующего толпе народа «жизнь новую»; фигуры на первом плане в рост человеческий, Иоанн и окружающая его группа фигур, в том числе две совсем обнаженные, подвигались к окончанию; многое было в подмалевках, остальное еще в контурах. «Вся картина очень умно и хорошо скомпонована, — говорит в «Путевых записках» граф, — рисунок в картине превосходный, особенно в фигуре Иоанна». Пейзаж, прекрасный, был уже много подвинут вперед. По стенам мастерской было развешано множество этюдов с изображениями деревьев, кустарников, камней, снятых им в разных местах Италии для пейзажа его картины, также и этюды голов. Государь был очень доволен картиною Иванова, рассматривал его этюды и обошелся с ним чрезвычайно милостиво. Когда кто-то из присутствовавших заметил, что тут слишком много наделано этюдов, то государь сказал:
— Иначе и нельзя, чтобы написать хорошо картину.
Выходя из мастерской, государь сказал Иванову:
— Оканчивай, — картина будет славная.
От Иванова они поехали в студию художника Ставассера. Государь пришел в восхищение от вылепленной Ставассером статуи Нимфы с сатиром и спросил его:
— Неужели у тебя натурщица так хороша и грациозна?
Рассматривая долго эту статую, он обратился к стоявшему тут флигель-адъютанту Васильчикову и, закрыв ему рукою глаза, проговорил:
— Тебе не надобно на нее смотреть, это опасно.
Затем император рассматривал и хвалил Русалку, которую тогда Ставассер рубил в мраморе, также и эскизы, и всем остался доволен. Уходя, он еще остановился против Нимфы, долго любовался ею и, обратясь к Ставассеру, сказал:
— Прекрасно! сделай мне ее из мрамора, только прошу не залениться, а работы у меня будет много.
Прежде, нежели заехать к Ставассеру, император посетил выставку иностранных художников. На эту выставку, из работ трехсот художников разных наций, живших в то время в Риме, выбрано было только сто лучших картин. Киль это затеял с намерением поставить произведения иностранных художников в параллель с работами наших пенсионеров и тем уронить последних в глазах царя. Он знал, что лучшие произведения пенсионеров отосланы были в Петербург, оставались оборыши, неоконченные работы и этюды. Государь выбрал себе несколько картин и акварелей. «Выбор их был не совсем удачен», — замечает граф.
От Ставассера проехали в мастерскую Климченко. Государь остался доволен вылепленным им из глины и отлитым в гипсе Нарциссом, которого он рубил в мраморе.