7-го было новое дело на левом крыле, стоявшем под начальством Суворова, которого князь Потемкин прозвал Кинбурнским и который был в отчаянии от того, что был принужден служить под его начальством. Турки сделали вылазку на эту часть. После обеда Суворов был пьян[35]. Он атаковал турок и без всякого порядка и мер предосторожности преследовал их до самых окопов, где был встречен таким градом артиллерийского и мушкетного огня, что потерял много народу. Тогда он стал отступать. Турки всё время с успехом преследовали его[36] и изрубили большое количество лучшего его войска.
Я осмелился заметить ему, какие несчастья могут последовать, если он не потребует подкрепления. Он упорствовал и потерял половину своих людей. Редко я видел столь кровопролитное дело. Наконец, откинув его почти до самого его лагеря, турки остановились при виде боевого ряда и закончили эту бесполезную бойню, виновником которой был Суворов да еще неправильности укреплений, на протяжении окопов, не имевших взаимного отношения и таким образом дававших туркам возможность ежедневно делать нападения, стоившие нам больше народу, нежели им. Принц Ангальт, принц Линь и я всё время горевали по поводу ошибок, лишавших армию столь драгоценных солдат; но не было никакой возможности убедить князя Потемкина изменить свою систему: он рассеивал редуты, не образуя правильных траншей, растягивал войска и не шел вперед.
9-го августа, утром, показался сильно увеличенный флот капитан-паши. Он стал на якоре у острова Березани. 12-го, 18-го и 19-го он увеличивался еще и настолько приблизился к легким судам и плавучим батареям откосов вала, над которыми князь Потемкин разбил свои собственные палатки, что ему пришлось их отодвинуть. Я предпочел бы несколько бомб этому неприятному бегству и чувствовал бы себя прекрасно, но турецкие суда не причиняли нам никакого вреда. Мы всё надеялись, что севастопольский флот явится атаковать турок под Березанью, что эскадра Поля Джонса в Борисфене присоединится к ней и мы увидим морской бой. Но севастопольский флот так и не появился, и турки не испытали урона, кроме того, который им был нанесен принцем Нассау.
Время с 20-го по 29-ое было употреблено на постройку четырех новых редутов от левого к правому крылу без сообщений между ними; чтобы подойти к каждому из них, приходилось проходить как бы сквозь строй, они были построены открыто, на плоской равнине степей, таким образом, что во время перехода ядра плясали вокруг любопытных и всегда несколько человек оставалось на поле.
29-го, за столом у князя Потемкина, мы услышали очень живую перестрелку; в то же время явился офицер и объявил, что генерал Кутузов, командовавший траншеей, смертельно ранен в голову[37]. Князь послал принца Ангальта, бывшего с ним, принять командование. Я встал, отправился за своим конем и поехал к первой траншее с принцем Ангальтом, спешившим, как и я, прибыть к месту. Никогда еще турки не делали вылазки с подобной яростью. Я должен признать, что в этот день я видел самое большое колебание в русских войсках, в особенности между офицерами. Турки завладели первой батареей, расположенной против их окопов, взяли обратно мечеть, которую казацкий полковник Платов[38] отнял у них накануне, и атаковали с такой яростью, которая грозила снести и разрушить все укрепления (по правде сказать, очень неверно сооруженные), устроенные против них.
Принц Ангальт находился в полном замешательстве, и многих офицеров не хватало на посту. Я заметил ему, что если мы не пойдем тотчас же в штыки, мы упустим время и нам не остановить будет успеха неприятеля. «Вы правы, — сказал он мне, — но в данное время в наших войсках слишком много колебания, и я не осмеливаюсь на эту попытку. Поручаю вам укрепить эти два батальона и, как только я увижу, что вы готовы, я вам дам знак к атаке». Только что он окончил эти слова, как в пятнадцати шагах от нас в нас выстрелил турок; пуля слегка коснулась правой руки принца Ангальта, стоявшего против меня, и попала мне в верхнюю часть левого плеча[39]. Я не упал, но не в состоянии был оставаться на поле. У принца Ангальта не было времени поддерживать меня. Я потащился назад, сказав ему, что немедленно вернусь, лишь только сниму мундир и дам перевязать рану. Из дружбы, из привязанности к принцу Ангальту я очень беспокоился о его положении и обещал сделать невозможное и вернуться к нему через несколько минут; однако принц Нассау положил конец его бедственному положению. Он стоял у борта на своей яхте и видел, как толпа неприятелей бросилась в атаку. Он немедленно двинул вперед канонерские шлюпки, которые напали с фланга и уничтожили всё, что было под рукой. Турки, теснимые убийственным огнем, благодаря разумным и деятельным распоряжениям принца Ангальта, вернулись в свои окопы, потеряв много народу. Наши потери были также значительны[40], но нельзя вычислить, до чего бы они дошли без участия принца Нассау, которое он принял по собственному побуждению.
35
Принц Линь дает императору такое же самое объяснение безумного движения, о котором Потемкин плакал, не ища возможности извлечь выгоду из этого дела или исправить его. Ланжерон полагает, что Суворов хотел заставить Потемкина поддержать его и атаковать.
37
Это знаменитый Михаил Иларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813 г.), генералиссимус 1812 г. Его рана «в голову, под глазами» всем казалось смертельной, и принц Линь, объявляя, что Кутузов умирает, напомнил, что в прошлую войну он был ранен подобным же образом в голову насквозь (письмо к императору, август 1788 г.). Его выздоровление показалось чудесным. Передают, что доктора сказали, что «Провидение хранит его для чего-нибудь чрезвычайного».
39
Нассау пишет об этой ране: «Он немного страдал вследствие её. Но хотя он и через две недели не был еще здоров, тем не менее он уже на третий день готов был отправиться туда, где мог быть полезен». (D’Aragon, стр. 261). Он помечает эту битву 30 августа.