До этого плачевного времени граф Браницкий, польский генерал, племянник князя, заведовал хозяйством дяди и снабжал его всем необходимым из своих ближайших имений; но наконец ему надоела эта повинность, и он оставил армию. Таким образом, князь остался при своих собственных средствах, и обычная роскошь была изгнана из его обихода. Племянница князя вынуждена была поместиться у мужа (командовавшего левым крылом), а я рисковал замерзнуть в снегах, отправляясь к ней для исполнения своих обязанностей, которые она благоволила принимать, что было гораздо удобнее, когда мы еще помещались близ палатки её дяди. Одним словом, скопились всевозможные неприятности. Такому тягостному положению нужно было положить конец; этого требовали наши нужды, наши физические силы, а между тем ничто не предвещало близкого конца.
В Европе нет ни такого двора, ни такой армии, где генерал-аншеф не был бы ответствен за потерянное им время, за бедствия, которые он так бесполезно заставлял претерпевать, за множество людей, погибавших ежедневно от нужды и болезней; но князь Потемкин был неприкосновенен, он олицетворял собой и душу, и совесть, и могущество императрицы и в силу этого не был подчинен никаким правилам долга или справедливости. Никто не осмеливался открыть глаза Государыне из страха компрометировать себя. Терпели все, хоть и ропща и проклиная судьбу, принуждавшую терпеть столь тяжелое существование. Принц Ангальт и я горевали про себя больше о том, что видели, чем о том, что сами испытывали, и он, родственник императрицы, любимый ею, обожаемый армией, вместо того, чтобы постараться избавиться от подобного положения, покорился судьбе и служил другим хорошим примером[51].
6-го ноября дезертир из города сказал нам, что постоянный огонь наших канонад никого не убивает и повреждает только дома и что мы обязаны нашим дезертирам упорством сераскира, который оттягивает сдачу города, так как по положению дезертиров он судит о нашем бедственном положении; он уверял, что сераскир ожидает нашей атаки на окопы и готовится дать нам при этом кровопролитный бой; он дал сведения об очень большом количестве подкопов и о приготовлениях к их употреблению; одним словом, он не оставил ни малейшей надежды на сдачу города в ближайшем будущем. Это донесение привело князя Потемкина в чрезвычайно дурное расположение духа; однако, несмотря на то, что это печальное положение должно бы поглощать его всего, я, по крайней мере, могу утверждать, что он в то же время был занят и посторонними делами. Никогда не забуду, как я пришел к нему на обед в тот же день и он заставил нас ждать целый час. Когда он наконец явился, он сказал мне: «Получали вы вести из Франции за последнее время?» Я ответил ему, что никаких вестей не получал и приписывал это обстоятельство перерыву почтовых сношений ввиду дурных дорог в то время года. «Как вы думаете, — сказал он: — когда ваш король соберет Генеральные штаты, которые он созывает, придется ли ему обедать, когда ему захочется? Уверяю вас, он будет обедать, когда они ему пожелают разрешить, и будь я на его месте, я велел бы отрубить господину Неккеру голову так близко у плеч, чтобы он не был более в состоянии предъявлять требования на несчастье своей стране, а быть может, и Европе».
Это было первое предзнаменование наступления революции, которое я получил 6-го ноября 1788 г. До этого времени до меня не доходило никаких вестей об этом; однако, конечно, будь я более предусмотрителен (а я для того был слишком молод), присутствие короля в парламенте, за шесть дней до моего отъезда из Парижа, и последовавшее за ним изгнание герцога Орлеанского в Villers-Cotterét предсказали бы мне гибельные события.
IV
Живописная атака острова Березани запорожцами и энергичная вылазка турок (18–21 ноября 1788 г.). — Суровые морозы. — Приготовления к окончательному приступу; граф, до той поры не имевший чина в армии, произведен в главные адъютанты и поставлен во главе колонны избранных гренадер в авангарде корпуса принца Ангальта. — Взятие Очакова (17-го декабря). — Прием, сделанный графу после победы Потемкиным и его племянницами. — Князь берет его с собой в объезд.
51
Ланжерон (не очевидец) полагает, что благодаря тому, что не было штурма в июне, а затем благодаря нерешительности князя, армия потеряла 15000 человек (в общем 20000). «Я не боюсь сказать, что осада эта есть результат военного невежества и своенравия сатрапа, доходящего до смешного и сумасбродного».