Хотя наше пребывание в столице было непродолжительно, но я успела многое увидеть и многому научиться. То был как раз год рождения великого князя Александра; у всех вельмож устраивались по этому случаю пышные празднества, на которых присутствовал двор. У княгини Репниной[38] был устроен маскированный бал, на котором была устроена кадриль из сорока пар, одетых в испанские костюмы, составленных из дам, девиц и молодых людей наиболее заметных и красивых; для большего разнообразия фигур кадрили прибавили четыре пары детей от 11–12 лет. Так как одна из этих маленьких танцорок заболела за 4 дня до празднества, то княгиня Репнина пришла вместе с дочерьми умолять мою мать позволить мне заменить эту девочку. Моя матушка всячески уверяла, что я едва умею танцевать, что я маленькая дикарка, но все уверения были безуспешны: пришлось согласиться, и меня повели на репетицию. Мое самолюбие заставляло меня быть внимательной: тогда как другие танцорки, уже умевшие танцевать, или, по крайней мере, уверенные в этом, репетировали довольно небрежно, я старалась не терять ни одной минуты. Оставалось всего две репетиции, и я своим детским умом старалась обдумать все, чтобы как можно меньше уронить себя на своем первом выходе на светское поприще. Я решила нарисовать фигуру кадрили на полу у себя дома и танцевать, напевая мотив танца, который я запомнила. Это мне прекрасно удалось, а когда наступил торжественный день, я снискала всеобщее одобрение. Императрица была ко мне очень милостива, великий князь показал ко мне особое благоволение, которое продолжалось потом 16 лет, но, как и все, эта благосклонность изменилась, о чем я впоследствии скажу подробно.
Императрица приказала дяде привезти меня в собрание маленького эрмитажа; я отправилась туда в сопровождении дяди и матери. Общество, собравшееся там, состояло только из старых фельдмаршалов и генерал-адъютантов, которые также почти все были старики, графини Брюс, статс-дамы, бывшей подругою императрицы, фрейлин, дежурных камергеров и камер-юнкеров. Мы ужинали за столом с механизмом (table à machine): тарелки спускались по шнурку, приделанному к столу, под тарелками лежала грифельная доска с грифелем, на которой отмечали то кушанье, которое желали, тянули за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с потребованным блюдом. Я была в восхищении от этой маленькой забавы, и шнурок не переставал действовать.
Я совершила два раза путешествие в Москву. После смерти моего отца, моя мать переехала на жительство в Петербург и остановилась в доме дяди; мне тогда было четырнадцать лет. Именно в это время я увидела и заметила графа Головина[39]. Я встречала его в доме его тетки фельдмаршальши Голицыной. Репутация почтительного сына и верного подданного, благородство характера, которое он выказывал, произвели на меня впечатление; его красивая наружность, высокое происхождение, богатство, заставляли смотреть на него, как на завидного жениха. Он выделял меня среди всех других молодых особ, которых он встречал в обществе, и, хотя он не решался сказать мне этого, я его понимала и поспешила, прежде всего, сообщить об этом моей матери, которая сделала вид, что не придает делу серьезного значения. Она не хотела смущать моего первого чувства; мой чересчур юный возраст — с одной стороны, путешествие, которое граф Головин должен был совершить по Европе, с другой — давали ей средства испытать его чувства. Во время его отсутствия моя мать выказывала мне трогательную нежность. Его сестра, г-жа Нелединская, фельдмаршальша[40], выражала мне участие и все знаки дружбы; я была чрезвычайно этим тронута, так как эти отношения соответствовали тому серьезному чувству, которое начинало наполнять мое сердце.
Мне несколько раз делали предложение, но каждую партию, которую мне предлагала моя мать, я тотчас отвергала: образ графа Головина немедленно представлялся моему воображению. В то время молодые люди были гораздо благороднее; молодой человек придавал большую цену браку. В то время не узаконили побочных детей: во все царствование Екатерины II был только один подобный случай с Чесменским[41], сыном графа Алексея Орлова. Император же Павел более чем злоупотреблял своей властью в этом отношении, поощряя, таким образом, распущенность нравов, которая совершенно подрывала основные начала (principes) священных семейных уз[42].
Я продолжала бывать на малых эрмитажных собраниях. Туда часто приходил великий князь Александр, которому было тогда четыре года, и трехлетний брат его, великий князь Константин; туда приводили скрипачей, и начинались танцы; я по-преимуществу была дамой великого князя Александра. Однажды, когда наш маленький бал был оживлен более обыкновенного, великий князь, шедший со мною в полонезе, объявил мне вдруг самым серьезным тоном, каким только может говорить ребенок в его возрасте, что он хочет повести меня в крайние апартаменты дворца, чтобы показать мне нечто ужасное; это меня очень заняло и смутило. Дойдя до самой последней комнаты, он повел меня в углубление, где была помещена статуя Аполлона, которая своим античным резцом могла ласкать взор артиста, но видом своим могла легко смутить девочку, которая, к счастью, была слишком наивной, чтобы любоваться выдающимся произведением искусства в ущерб стыдливости. Я позволила себе упомянуть об этом маленьком событии для того, чтобы легче восстановить в своей памяти все виденное мной при дворе. Я справедливо не признаю в себе никакого особого таланта и не могу писать мемуаров: они были бы недостаточно интересны, а потому мои записки можно назвать просто воспоминаниями, которые для меня очень дороги и часто занимают мои мысли. Сравнение прошлого с настоящим бывает для нас иногда очень полезно; прошлое есть как бы счетная книжка, к которой нужно часто обращаться для того, чтобы иметь правильное понятие о настоящем и уверенность в будущем. На своем жизненном пути мне приходилось встречать чаще цветы, чем шипы, в полном их разнообразии и богатстве. Я была счастлива; настоящее же счастие устраняет равнодушие и располагает нас принимать живое участие в счастии других. Несчастья же покрывают окружающие нас предметы облаком печали и напоминают нам о наших собственных страданиях, пока Бог, по своей бесконечной милости, не даст нам нового направления нашим чувствам и тем уничтожит прежнюю горечь.
38
Княгиня Наталья Ивановна, урожд. Куракина (род. 1737 г., ум. 1794 г.), жена знаменитого дипломата и полководца Екатерининского века, кн. Николая Васильевича (род. 1734 г., ум. 1801 г.). Вторая дочь Репниных, княгиня Прасковья Николаевна (ум. 1784 г.), вскоре затем вышла замуж за брата гр. Головиной, князя Федора Николаевича Голицына.
39
Граф Николай Николаевич Головин, р. 1760 г., ум. в 1820 г. Он правнук первого по пожалованию графа в России, Петровского генерал-адмирала, Федора Алексеевича Головина. В раннем детстве Н. Н. Головин был товарищем детских игр цесаревича Павла Петровича, а вслед затем отправлен был для довершения образования за границу. Умер в 1820 г., в звании обер-шенка и члена государственного совета.
40
Анастасия Николаевна Нелединская-Мелецкая (р. в 1754 г., ум. в 1803 г.), урожд. Головина, жена действ. тайного советника (в ранге фельдмаршала?) Александра Юрьевича Нелединского-Мелецкого, во втором его браке (р. в 1729 г., ум. в 1804 г.).
42
Графиня Головина главным образом имеет в виду, конечно, следующий указ императора Павла, от 2-го января 1801 года, касавшийся ее мужа: «Воспитанникам д.т.с. графа Головина, Федору Ловину, и д.ст.с. Растопчина, Степану Явленскому, всемилостивейше жалуем дворянское Российской империи достоинство»… По господствовавшему в XVIII в. обычаю, побочные дети вельмож получали часто фамилии своих отцов, но с убавлением первого их слога или буквы. Таким образом появились Бецкие (Трубецкие), Лицыны (Голицыны), Пнины (Репнины), Уракины (Куракины), Умянцевы (Румянцевы), Ловины (Головины) и т. д., и т. д.