Фактическая часть «Записок» Варвары Николаевны Головиной не исчерпывает, однако, их значения. Во всех правдиво написанных, не сочиненных мемуарах нужно отличать душу их от тела; факты — это тело мемуаров, а душу их составляет неуловимый, но ясно чувствуемый отпечаток эпохи во всех рассуждениях автора, в его образе мыслей и чувства, во всех подробностях излагаемых фактов и манере их изложения, и чем мельче какой либо факт, чем он обыденнее, тем ближе, нам кажется, соприкасаемся мы с недавней стариною. От «Записок» Головиной веет в некоторых местах поэзией: многие из нарисованных ею картин быта и нравов просятся на полотно или на страницы художественного исторического романа. Впечатление, оставляемое чтением «Записок», такое же чистое, как чиста нравственная личность их автора, умевшего любить и не находившего в себе сил для вражды.
В «Записках» своих гр. Головина упоминает несколько раз о художественных своих работах. Известен, между прочим, ее рисунок: Екатерина, сидящая в Царскосельской Камероновской колоннаде. На экземпляре гравюры с этого рисунка, принадлежавшем гр. Д. А. Толстому, помечено внизу пером: «Catherine II, dessinée par Mad-e la Comtesse Golowine». По отзыву Д. А. Ровинского, рисунок этот — «очень характерный и схожий профиль Екатерины»[31]. В драгоценной своей коллекции П. Я. Дашков успел сохранить для потомства несколько других работ, Головиной. Если за границей сохранились еще другие рисунки Головиной, то нельзя не выразить желания, чтобы они нашли себе место в русском национальном музее — императора Александра III, точно так же, как бумаги ее вполне прилично было бы хранить в другой русской сокровищнице — в Императорской Публичной библиотеке.
Евгений Шумигорский.
Екатерининское время
I
Детство графини В. Н. Головиной, урожденной княжны Голицыной. — Поездка в Петербург. — Иван Иванович Шувалов. — Семейные события и переселение в Петербург. — Граф Н. Н. Головин. — Придворная жизнь. — Пожалование фрейлиной. — Возвращение гр. Головина из-за границы. — Замужество. — Милости к графине Головиной императрицы Екатерины и великой княгини Марии Феодоровны. — Несчастные роды гр. Головиной.
Есть ранняя эпоха в нашей жизни, о прошедших моментах которой всегда вспоминают с грустью, — эпоха, когда все способствует нашей самоудовлетворенности: здоровье юности, свежесть впечатлений, естественная живость, которая владеет нами; ничто тогда не кажется невозможным. Все эти способности мы употребляем на то только, чтобы наслаждаться жизнью всевозможными способами. Предметы проходят пред нашими глазами, мы рассматриваем их с большим или меньшим интересом; бывают такие, которые поражают наше внимание, но мы слишком увлекаемся их разнообразием, чтобы в них вдумываться. Никогда мы не ножен сосредоточиться на чем нибудь одном. Воображение, чувствительность, которые наполняют наше сердце, эти душевные движения, которые дают себя чувствовать для того, чтобы смущать нас, и которые как бы предваряют нас, что они должны господствовать над нами, — все эти различные чувства волнуют, тревожат нас, а мы не можем разобраться ни в одном из них… Вот что я испытывала, вступая в свет, в ранней своей молодости!
Мое детство протекло почти все в деревне: мой отец, князь Голицын[32], любил жить в готическом замке, пожалованном царицами его предкам[33]. Мы оставляли город в апреле месяце и возвращались туда только в ноябре. Моя мать была небогата, и потому не могла дать мне блестящего образования[34]. Я с ней почти не разлучалась: своей добротой и ласками она вполне приобрела мое доверие; я не ошибусь, если скажу, что с тех пор, как я стала говорить, я от нее ничего не утаивала. Она позволяла мне свободно бегать повсюду одной, стрелять из лука, спускаться с холмика, перебегать через равнину до речки, окаймляющей ее, гулять по опушке леса, куда выходили окна комнаты моего отца, влезать на старый дуб, около самого дома, и срывать с него желуди; но зато мне строго запрещалось лгать, клеветать на кого нибудь, невнимательно относиться к несчастным, презирать наших соседей, людей бедных, грубоватых, но добрых. Как только мне минуло восемь лет, моя мать стала нарочно оставлять меня с ними одну, чтобы я приучилась занимать их; она уходила, чтобы работать на пяльцах, в соседний кабинет, откуда могла, не стесняя нас, слышать весь наш разговор. Уходя, она говорила мне на ухо: «поверь, мое дорогое дитя, что нельзя проявить больше любезности, как принуждая себя к ней, и нельзя выказать более ума, как в то время, когда применяются к пониманию других», — священные слова, которые принесли мне большую пользу и научили меня никогда ни с кем не скучать!
31
Д. А. Ровинский: «Подробный словарь русских гравированных портретов», II, 866, № 342, IV, 393.
32
Кн. Николай Федорович, генерал-поручик, род. 2 декабря 1728 г., ум. 30 марта 1780 г. С 8 октября 1749 г. жен. на Прасковье Ивановне Шуваловой.
33
Село Петровское, Звенигородского уезда, Московской губернии, при впадении Истры в Москву.
34
Княгиня Прасковья Ивановна Голицына (род. 10 октября 1734 г., ум. в 1802 г.), родная и любимая сестра мецената Ивана Ивановича Шувалова, любимца императрицы Елисаветы. Бескорыстно привязанный к государыне, Шувалов не воспользовался своим значением, как другие фавориты, чтобы обогатить себя и своих близких.