Однажды мы вызвали мастера из «Компьютерной помощи» обновить старый планшет. Это оказался молоденький юркий красавчик в курточке с капюшоном, с выглядывающими бегающими глазками. Жена заботливо и жалеючи, как мама, смотрела на него, подперев подбородок рукой, пока тот пугал, что гаджет густо зарос вирусами. Принесла ему кофе с бутербродами, которое он стыдливо отхлебывал.
Мы всполошилась, когда тот насчитал сумму, равную стоимости трех новых планшетов с начинкой. Природная честность не позволила ей засомневаться в сумме, которой у нас не было. И я, жертва многих обманов, ставший опытным волком, поддался ее напору совести и ответственности, и позволил ей выгрести все деньги – немного не хватало, из нашего кошелька. Пришлось брать взаймы. Юный негодяй не постеснялся на следующий день прибежать за остатком.
Тогда лишь мы опомнились. Что это было за наваждение? Меня, несомненно, заворожила жена. А жена купилась, как наивные пенсионерки, отдававшие всю пенсию, не догадываясь, что есть на свете негодяи. Она идеальный объект для вымогателей.
Как-то мы пошли на новый спектакль в модный театр с современным репертуаром. Катя, в белом платье, преобразилась, в ожидании какого-то волшебства.
Зал, и сцена были заполнены ярким светом, и страсти на сцене отражались на лице Кати. Это был пик переживаний жизни, словно этот миг и есть смысл существования, что бы ни случилось позже. Самое мощное воздействие – это потрясти все существо человека. Это может только лицезрение любви и смерти. А здесь – игра, которая потрясает, пока не вышел за стены театра. Неужели жизнь и есть только это? Театр – это отвлечение чужой болью от своей трудной жизни.
Я редко хожу в театры, и спектакль поразил меня наглядной яркостью формы. Давно уже не верю в вымысел, где «слезами обольюсь», что театр дает возможность вырваться из застоя существования, увести в иные увлекательые или трагические возможности, наконец, полюбить той любовью юности, которая потеряна в тяготах быта.
Мне было завидно, режиссеры могут спрятаться за тонких актеров и писаных красавиц актрис, действовать на зрителя многими живыми личностями, а писателю спрятаться не за что, приходится отдаваться самому, завораживать только своим воображением, жаром собственного сердца.
Надо вживаться в свои персонажи, как актеры, – думал я. – До глубины себя. Мир фантастичен, в нем нет моей сложившейся определенности, незагадочности, потому что я в застывшем времени.
Когда мы вышли, на площади перед театром была большая толпа. Посреди толпы дрожала маленькая собачка, очевидно, брошенная. Она взглядывала, не видя, на всех, в беззащитной позе жертвы.
– Дорогая, шотландский терьер, – сказала полная дама. – Наверно, потерялась.
– Жаль, что моя померла, и пока не могу взять другую, – всхлипнула вторая дама.
Узнаваемый ведущий телеканала в дорогом костюме оглянулся на всех.
– Жаль, что и я не могу позволить.
Видимо, все ждали, что кто-нибудь не совладает с собой. Как водится в большой толпе, совесть у всех была распределена поровну, и чем меньше толпа, тем больше скребет совесть.
Все было предопределено. Я с неудовольствием увидел лицо моей подруги – было видно, что она первая жертва. Предчувствовал, сколько трудностей создаст собака, как ребенок, в нашей уютной любви. Дело не в том, что собака будет дисциплинирвать наши будни, а том, что она перетянет часть ее любви и заботы на себя, разделит нас.
Толпа поредела, и моя Катя вдруг взяла собачку на руки. Лицо ее было, как будто взяла ребенка, которого давно ждала.
Толпа с успокоенной совестью быстро рассеялась.
Мы взяли такси, и приехали домой.
Дома она с таким же умилением осторожно обнимала, держа в руках, еще дрожащую собачку, покормила купленным собачьим кормом.
Когда легли спать, Норуша (так мы ее назвали по имени умершей прежней собачки) улеглась в ногах, и рычала, как только я приближался к кровати.
На следующий день мы купили Норуше собачью сбрую с ошейником.
Но это было не все. Обостренная совесть не позволяла Кате успокоиться. Она для очистки совести дала объявление в «Вотсапе», не потерялся ли у кого йоркширский терьер?
Сразу откликнулась какая-то семья полицейского. Упустившего собаку И нам пришлось отдать ее. Дочка той семьи крепко ухватилась за свою собаку, радостно лижущую ее лицо, и спрятала за пазуху.
Потом Катя долго еще молчала в своей кровати, не отзываясь на мои уговоры поесть.
Может быть, она плакала потому, что у нас нет детей.
Ежедневно часами она разговаривала по телефону с подругами, еще из института, тревожась о их здоровье. Выспрашивала у всегда жалующейся на недомогания тети Марины, сестры умершей матери, все нюансы ее болезни, и та беспрекословно принимала ее советы (Катя была докой в лекарствах, оттачивала свои медицинские познания на практике – на мне и всех, кто попадался). И к ней обращались кому ни лень, как к своему доктору.