Мир – это тайна, – вещал маг. – Он бесконечен в каждой своей точке. И все попытки его прояснить – это всего лишь попытки что-то прояснить для себя, сделать какой-то аспект мира чем-то знакомым, привычным. Для вас мир реален, потому что привычный. Публика любит, чтобы удивляли знакомым. Нужно умение сначала разрушить мир, а потом восстановить его для того, чтобы продолжать жить.
Он предлагал остановить мир.
Я плохо соображал, о чем он. Не делать, чего делал, то есть полностью изменить взгляд, изменить привычное представление о мире? Это, как говорила Анна Ахматова: больше всего делаешь, когда ничего не делаешь. И тогда мой путь станет силой.
– А если не могу?
– Исследуй жизнь, как ученый собирает материал. Загляни в глубину процесса, в глубину настоящих характеров, а не твоих манекенов. Что там происходит? Почему любят себя, и отчуждены от других? Почему не хотят познавать себя?
– Я и пытаюсь так делать!
Маг видел мои колебания.
– Какое у тебя место силы?
Я подумал. И впервые радостно оживился.
– Мое место силы там, за этим холодом у сердца. Там, где душа отдохнет, как у лермонтовского бродяги-пирата на берегу, тоскующего о скитаниях: не мелькнет ли парус крылом чайки там, вдали.
– А конкретное место?
– Наверно, утес, над которым, открылся безграничный океан. Воспоминание детства.
– А где же твой утес? Место, откуда видно все?
Словно от взмаха волшебной палочки, передо мной открылся необозримый океан. Он дышал бескрайней грудью, вблизи были видны изменения бликов, а в целом он был застывшим. Это был мир, вселенная, где можно не укорачивать дыхание, а дышать так же безгранично, как и океан.
Понятно, это лишь озерцо на теле Земли, а сама Земля – чуть различимый шарик планеты для космического путешественника. А все живущее на нем, для нас внутри неизмеримое, на самом деле некая живая плесень на этом шарике. Глобальный процесс в человечестве ограничен благодаря шарообразности планеты, ограниченности шара с его голубой оболочкой. То есть, наш мир ограничен, и мы лишь догадываемся о вселенной. И только мысль и переживание превращают природную и социальную среду в метафору бесконечности.
На меня снова нахлынуло благоговение перед природой и жизнью, и глубокая печаль краткости, и боль потерь, и одиночество, и неистребимая вера в бессмертие. Дон Хуан долго смотрел в слепящую бездну.
– Здесь, на этой остановке ты окончишь свой последний танец жизни.
– Но такую пляску могут отплясать и обычные люди, не достигшие знания силы. Настолько тупые, что будут плясать в оптимизме своего бессмертия, пока не дотронется рука смерти.
– Это будет плохая смерть.
– Мой путь ведет меня по моему страстному желанию и воле! Это путь моей силы.
– Это путь хороший, когда имеешь сердце, хотя он ведет в никуда.
И все же воин шамана и мага показался мне банальным, с его времени пронесся целый вихрь событий, настала новая эпоха, и нужно снова искать спасительные смыслы.
Дон Хуан не договорил что-то очень важное – я проснулся. И, с онемевшей от лежания на столе щекой, перевалившись в кровать, впервые быстро заснул. Словно решил какие-то вопросы, не дававшие мне забыться.
16
Когда чувствуешь опасность близким – вот тогда всполошишься, ощущая ответственность в ее самом жгучем виде. В остальных случаях преобладает тревога за себя и всех, кого знаешь, перед равнодушным миром, или эгоизм, не замечающий ничего вокруг. Хотя есть эгоизм стариков – от бессилия быть иными.
Жена Катя все время названивала в районную и специализированные поликлиники, чтобы тетю Марину проверили, сделали томографию (КТ, МРТ, ПЭТ), биорезонансную диагностику. И приходилось тратить большие деньги на платные клиники и такси (ведь, запрет ездить на метро старушке на самоизоляции), чтобы она сдала анализ крови на гемоглобин, анализ мочи, ГГТ, тироксин, антитела, холестерин… Существенных сбоев в здоровье у нее не оказалось. «Мне бы такое здоровье!» – восклицала старая врачиха.
Но тетя не верила, и добивалась всей своей беззащитной старостью, чтобы ее отвезли на такси в очередную клинику.
Жена была в отчаянии – где взять столько денег на постоянные поездки в клиники на такси.
– Надо бы нанять няню, но денег нет. И она не хочет, чтобы кто-то постоянно с ней жил.
– Будь проще, – говорил ей я. – Пока ей неплохо, нельзя же потакать.
– Не могу я, – плакала Катя. – Ведь, родная тетя.