Оказалось, что мои беды, негодования от унижения людьми, или фальшь в себе, отчаянное одиночество в отчужденном мире, чувство оторванного листка, безвольно кружащегося в «пустыне мира», – все это из ничтожных позывов мелких чувств, недостойных перед величием мира, его гибелью и новым рождением. Потеря взгляда на временность реальности, когда не видишь изменений впереди.
И мои тексты начали обретать ясность. Видел уже не фотографическую картинку жизни, как например, суету моей общественной организации со стремлением продержаться и победить.
Все стало мгновением преходящего настоящего, прокатившегося в страданиях, нехватках и боли потерь, и острая жалость к нему.
Во мне меньше стало тревоги за недостаточность переживаний – пищи для творчества. Не обязательно быть эмоциональной судьбой. Можно отливать холодные оценки, раздвигающие ясным светом стенки реальности, но в которых ощущалась бы подлинная радость и горечь существования. Чтобы усилить желание писать, надо взглянуть в глубину трагедии существования человека. Понял, что творчество зиждется на трагедии. «Я начинаю симфонию с чувством трагедии» – Мравинский. Пение его оркестра было грандиозным! И слушатель чувствовал, что с ним что-то произошло. Не то, как другие играли симфонии как-то камерно, не дотягивая.
Правда, мысли стало тяжко формулировать словами, писать стало тяжело, я с трудом выдавливал из себя настоящие строчки, похожие на бледно-зеленые ветви дерева моей судьбы.
17
Когда бы знал я, как бывает
Когда пускался на дебют…
Я лепил тексты, строчками, неожиданно выплывающими ночью, когда просыпался, чтобы записать в дневнике.
Написал несколько книг, где бросал своих героев во все концы мироздания. Это был и чужой мир, сузившийся до острова оставшихся гуннов в неизвестном океане, где герой восставал против восточной деспотии. И пустынный космос, куда унесло туриста, зачем-то отцепившего фал от корабля. И безлюдная Земля, где человечество погибло из-за смертельного вируса, и не стало цивилизации, культуры, искусства, – свернется ли оставшаяся кучка людей калачиком в ожидании смерти или найдет силы начать снова? И внезапно оккупированная самой мощной империей наша страна, которая в немыслимом для нас положении начала сопротивление (в книге оправдалось наше представление о врагах, окруживших нас частоколом ракет). И горящая планета в конце света, откуда вывозили людей благородные инопланетяне. Наконец, шестидесятые прошлого века, отчаянные попытки героя приблизить свободу, взорвать систему диктатуры…
Все это было о стойкости воина, на неравном пути которого то мелькают, то исчезают фары смерти.
Мои книги были опубликованы в электронных издательствах. Бумажные издательства не отвечали на предложения издать мои книги, глухо молчали, потому что доход приносили только авторы на слуху. Может быть, мои вещи не пропускал их внутренний цензор, пугающийся слишком вольно мыслящего автора?
Жена решительно отказывалась читать мои опусы. Может быть, боялась, что я слишком обнажаюсь, как это делают на передачах телевидения, захожу за рамки запретного, тайны нашей жизни. Или боялась открыть в нашей с ней жизни нечто, что ужаснуло бы ее. Она не хотела страдания. В ней было целомудрие, воспитанное с детства.
Да и я уже не хотел, чтобы она читала мои опусы. Наверно, деликатно берег ее пристрастную натуру, или засела обида.
Мои откровения покоились где-то в «помойке» интернета. Никакого отзвука. И в моем новом необычном мире было бы странно подозревать, что издательства умалчивают о распродаже моих книг и гонорарах. Вроде неоткуда взяться таким подозрениям.
Я оказался в гулкой пустоте мира. Так, наверно, Чехов, не чета мне, выходил из театра в беспамятстве после того, как публика освистала его пьесу. «Им не интересна сама моя душа», – будто сказал он.
Мне говорили: ты наивен, сейчас, чтобы заметили, надо бить во все колокола, трубить везде о твоих шедеврах! Рекламировать себя вовсю в интернете. Обращаться к известным авторам, что вытащит меня из помойки. Только тогда тебя заметят.
– Даже плохие книги можно раскрутить хорошей рекламой. Вон, пятеро американских журналистов решили написать намеренно самый плохой роман под названием «Я выхожу, обнаженная», и в качестве автора придумали домохозяйку. После разнузданной рекламы роман быстро разошелся, покорил все континенты.
– Ну, спасибо, сравнили.
– А ты талантлив! Но без пиара никуда.
Но я не мог перешагнуть красную черту совести. Было совестно заниматься пиаром, давать объявления, что вот, мол, появился новый интересный автор, зазывать в фейсбуке, просить знакомых поместить от себя в интернете рецензию, написанную мной. Меня обездвиживает мысль: если я интересен, то все равно заметят. «Сами предложат и сами дадут», – горько повторял цитату из М. Булгакова.