Я жил случайностями, не придавая значения историческим связям. Сартр говорил: «Мгновения перестают наугад громоздиться одно на другом, (когда) их подцепил конец истории».
Загадка – сам мир. Я еще не знал, какую интригу можно сделать из этой загадки.
***
Мои рассказы я отдавал в редакции. Это были тексты, как у многих других, по таким же рецептам, какие рекомендовали критики – описатели классиков, уверенной рукой размашисто писавшие:
«1. Герой борется, запутывает все, за четверть до конца книги должен быть третий сюжетный узел: происходит фатальное событие, после чего изменить уже ничего нельзя.
2. Кризис неотвратим! На героев и читателя опускается осознание трагедии. Зло победило. Как выпутаться?
3. Кульминация: или герой перерождается, совершает невозможное, либо терпит крах. Желателен катарсис – мощное чувство очищения. Читатель должен ощущать себя сильнее, чище.
4. Развязка – удовлетворение всех вопросов. Все связано с идеей и темой».
Стандартные авторы изображают «образы», в их уста вкладывают монологи и диалоги, и, чтобы не быть описателем скучного настоящего, уходят то в крутую историю, то в непохожее будущее, чтобы хоть как-то оторваться от тупой натуры. Стремятся, чтобы читатель испытал потрясение, животный страх – как в сюжетах преследования. Следуя Хичкоку, используют контраст между незнанием жертвы и знанием автора о зловещих последствиях.
Как-то посмотрел телефильм: уголовники поймали красавицу, невесту героя, стали ее насиловать. На этом серия окончилась. Ночью перед сном навязчиво вставала мысль: изнасиловали? Следующим вечером бросился к «ящику». Оказывается, в следующей серии герой успел перестрелять насильников и развязал пленницу. Отлегло: не успели изнасиловать!
Это натурализм наоборот, идеи их книг те же, из привычных восприятий. Они перепрыгивают через изгороди будничных событий прямо в общепринятые истины, или гонят сюжет вообще без истин, не стараясь самостоятельно карабкаться на неприступную вершину горы познания, куда безуспешно взбирался Сизиф.
Они играют на одной струне читателя – страха и радости, что это не со мной, и обезьяньего любопытства. Я этого не умел. Один редактор с сомнением вертел в руках мои листки.
– Как-то все у вас… слишком серьезно, и абстрактно.
____
Откровенно говоря, раздумывать и писать особенно не хотелось, как и всем обыкновенным ленивым людям.
Меня не били, не отрывали руки, ноги, не было того страдания, которое преодолеть невозможно. Потому и не было могучей силы жить. Был уверен, что сильные чувства находятся где-то в глубине моих спящих чувств. Недаром во мне вспыхивает удивительное ощущение безграничной близости с миром, неясной, как бесконечный засасывающий океан моего детства. Видимо, они возбудятся, когда раскопаю сильнейшее желание спастись, или негодование от насилия – ударов под дых, позорное унижение. Было ли это у меня? Не раз! Униженность, когда приятель в студенческом общежитии дал мне в морду, за прилюдные насмешки над ним, и я только утерся перед бугаем с громадными кулаками, даже не вызвал на дуэль, как Печорин. Измены, и насмешки девчонки, в которую влюбился. Стыд, который тревожит совесть и сейчас.
Может быть, литература не мое дело? А мое – нечто иное?
И я начинал копаться в своих переживаниях. Хотел разжечь себя, бегал по квартире, почесывая малознакомое собственное тело. Вот оно, ощущение чужого – в упор! – отняли все! Убежал беженцем, нищ и гол! Нет родного, единственно раскрытого мне, заперт в себе самом.
Как говорил об этом какой-то писатель, я перетряхивал всего себя, все накопленные переживания, что во мне были.
5
Я делил то, что дорого человеку, на разные уровни привязанности.
Что держит человека на земле? В молодости – напор жизненной силы, в жару которой ничего не ясно, кроме ясности расходовать бесконечные силы, не разбираясь, где твое любимое, – как перехват дыхания фаната, погруженного в действо на футбольном поле. Хотя молодость можно быстро сломать унижением.
А потом приходит спокойная ясность, когда тебя держит только тепло близких людей, лишь они тебя поймут и простят.
Что такое любить?
Самая сильная любовь – в семье, любовь к жене (мужу), детям и родителям. Оказалось, что спасает только семья, близкие, единственные, кто могут понять, пожалеть и приласкать. Хотя со старением остается только сузившийся круг, ибо одни отошли в дорогую память, а другие – не дорожили тобой, как дети, что осознают потерю только после твоей смерти. То есть, остается жена, и единственным утешением будет сознавать, что лишь она закроет тебе глаза.