– Хорошо сказано.
Я бы даже выписал ему аплодисменты.
– Ты славный малый, – начал своим спокойным «стэновским» тоном Большой Стэн, обращаясь к копу, – только немного странный, но поэт ты гениальный, в этом я не сомневаюсь. Знаешь, если тебе будет негде жить, то можешь перебраться ко мне на квартиру.
Коп лихорадочно поглядел на Стэна, потом на меня, на Стэна, на цветы в вазе, на вазу, потом на свои ботинки в пыли и ошметках грязи, на циферблаты старинных часов с кукушкой, на шары для боулинга…
Большой Стэн ждал реакции копа, лениво потягивая из кружки островки пены.
– Я всё равно уезжаю на несколько месяцев, поэтому можешь считать…в общем, с тебя всего навсего оплачивать счета, которые приносит почтальон каждые десять дней и опускать в ящик по пять шиллингов на мелкие нужды.
Стэн свалил связку ключей, которую тайком выхватил у меня из кармана, прямо на барную стойку; та звонко ударилась о столешницу. В этот момент я очень четко представил себе лицо Стеллы, когда в ванную к ней залетит коп в коповских очках и начнет распаковывать чемоданы.
Пьянчуги у музыкального автомата недобро обернулись, но на том всё и закончилось…или началось…
– На несколько месяцев? – переспросил я, наперед зная, что Большого Стэна больше не увижу. Ему тут же снесет крышу от всех этих кабаре и девиц…и… в общем, я понимал его. Он хочет жить.
И я тоже.
Intermission
Свинья грязь всегда найдет
Чудесная музыка пришла мне на помощь: окно было открыто, и там – включенное стерео, и я сразу понял, что должен делать. Это осознание пришло настолько четким, что мысли – серебряное вино – протекали сквозь мой разум со скоростью звука. Эта была идея, словно вылитая из титана. Она заключалась сама в себе, как будто ничего другого никогда раньше и не было.
– Держите его, он сейчас выпутается!
– А чёрт, бля. Он прокусил мне палец!
Ещё бы мне не пытаться выпутаться. Не сопротивляться. Я прямо-таки трясся в кресле под лампами, которые били мне прямо в лицо, но даже не пытался отвернуться или закрыть глаза. Воспоминания насильно вгоняли в мой мозг, что называется внедряли, как опасную вирусную программу. Они могли запрограммировать меня Бонапартом, и я, без сомнений, им бы стал.
Белый чепчик в стерильных перчатках повернулся и сказал:
– Скоро ты станешь совсем другим человеком.
Когда коп подошел…
Меня слегка подпустило. Видать, они вкололи мне успокоительное. Теперь передо мной предрассветное небо в Паблтоне. На фоне неба – улетающая депеша ласточек.
– Внимание, запускаю программу, три, два, раз…
Чепчики засуетились и забегали. Чего суетиться? Изо рта у меня сочилась густая слюна, а в глазах двоилось. Я с интересом наблюдал за тем, как движется линчеванная под потолком, белая как рай лампочка, и слушал, как скрипит электричество в проводах. После того как с меня сняли кандалы и помыли под жесткой струёй хлорированного раствора, какой-то тип, которого звали Пик, вызвался показать мне все имеющиеся достопримечательности.
– Я тебе здесь всё покажу, всё расскажу, будешь как дома. И хоть и не полагается этого делать, проведу небольшую экскурсию, пока надсмотрщики на обеде.
– Да? Знаешь это было бы здорово, – пытался я его подбодрить. Сразу видно, над ним хорошо поработали, как и надо мной. На лбу у него светился продольный рубец.
– Тут, знаешь, везде торчат эти самые – радиоприёмники.
То, о чем говорил Пик, было всего-навсего стандартными ФБРовскими жучками, понатыканными, как оказалось, повсюду. Под подушками, в чашках с чаем, в карманах больничных халатов и даже в шариках для пинг-понга.
– На самом деле я не из космоса! – жирный негр тронул меня за плечо.
– Это вождь. И он на самом деле не из космоса, – пояснил Пик. – А ну пошел с дороги, вождь! Мы не за тем здесь, чтобы слушать твои бредни. Мы серьезные люди, Л-Джей, так ведь или я не прав?
Пока Пик пытался прогнать зависшего у нас на пути огромного негра, которого здесь все звали вождем, лицо его несколько раз поменялось. Причем перемены эти были настолько разительны, что я терялся в догадках, реальный ли передо мной человек или только плод моего воображения; голова его начинала мотаться по всей комнате как проколотый воздушный шарик; он переставал быть тем странным типом средних лет в больничной пижаме с разрезом на спине, отчего был виден белый зад, и с взъерошенными рыжими волосами и двухнедельной твердой щетиной, которой при желании можно было оттирать ржавчину с металлических труб.
– Поехали, поехали дальше. Я тебе сейчас здесь всё покажу… Это телевизор.