— С ним ясно. — Он мотнул головой в сторону Петровича. — А вот с вами? Кто бесхоз долбал?!
— Какой бесхоз? — невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.
— Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих, — Носенко постучал себя по плечам, — проедете? Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! — не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. — Не понял? Те, по собственному. Ну!
Петрович нырнул в кабинет.
— Минуту даю. Не скажете, половину уволю!
Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было…
— Так, минута… — Носенко надел очки и, не оборачиваясь, протянул руку назад, к Петровичу. — Первое давай сверху.
Тот протянул листок с неровным обрывом.
— Охапов, — прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. Та-а-ак, уволен.
— Чего я! — взвился Охапыч. — Бесхоз не мой…
— Молчать! Следующее. Новиков…
— Меня-то за что? — задергался на полу Финн. — За Гарика таскали, теперь за бесхоз чужой отдувайся. Я жаловаться буду…
— Кому, финнам? — Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. — Тихо будь. Сопли жуй!
— Раевский.
Носенко взял следующее завление.
— Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!..
Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.
Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.
— Ве-ли-ка-нов. — Носенко разбирал Кутину фамилию.
Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал.
Воробей шагнул вперед.
— Это… Он ветеран.
— Тебя забыть спросили! — рявкнул Носенко. — Это еще что за чмо?
— Тут у нас один… — промямлил Петрович. — Куда лезешь? — обернулся он к Воробью. — Заступник! Сидишь — сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои…
Воробей посмотрел на него.
— Я бесхоз копал, — сказал он.
Носенко подошел к окну, молча взглянул на Воробья, достал ручку.
— Заявление!
— Он в больнице был, не писал…
— Сейчас пусть пишет!
Воробей встал, молча посмотрел на Петровича.
— В кабинете бумага, Леш, — тихо глядя в пол, сказал тот.
Воробей принес листок бумаги.
— Ручки нет…
— На! — Носенко протянул ему свою.
— Чего писать?
— Неграмотный? Диктуй ему! — приказал он Петровичу.
Петрович в ухо Воробью начал диктовать.
— Не с пятнадцатого, а с сегодняшнего дня! — перебил его Носенко.
Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна «старка» стояла пустая. Воробей пил «Буратино».
— Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа… — ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.
— Не тронь его, — заволновалась Валька. — Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?
— А-а, — отмахнулся Воробей.
— Тебе, может, «скорую» позвать? — вскинулся Кутя.
— Ладно, Куть… Ты это… ты вот что… Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу — доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить — по полтыщи уйдут не глядя. А Пасхи дождешь — и дороже. Бабки — пополам. Ясно?
— Само собой…
Воробей взял «Старку», открыл, налил по стакану Куте и Вальке.
— Ни то ни сё… — Он покрутил бутылку. — На троих надо.
— Ты что?! Ты не удумай! — Забеспокоился Кутя. — Бога побойся. Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!
— Не ной, — оборвал его Воробей. — Авось не подохну. Чокнем.
— Воробе-е-ей! — заверещал Кутя.
Валька вцепилась в бутылку.
У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.
— А-а! — приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.
Воробей, промахиваясь, лил «Старку» в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то внизу, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.
1987
Стройбат
Сначала не повезло — попал в стройбат. Служба невеселая: холодно, голодно, далеко, страшно…
Через двадцать лет повезло: «Стройбат» был высочайше запрещен всеми существующими видами цензуры. И лично маршалом министром обороны Дмитрием Тимофеевичем Язовым, назвавшим мою повесть — «Нож в спину Советской Армии». По сей день благодарен ему за рекламу. За рубежом такое паблисити нужно долго зарабатывать. Здесь же вышло на халяву.