— А великий русский язык понимаешь?..
Рехт заволновался, побледнел…
— Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?
Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.
— Падла, — сквозь зубы процедил Рехт.
— А ты чем недоволен, в натуре? — Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.
Рехт зашагал прочь по бетонке.
— Кусок паскудный! — вдогонку ему крикнул Валерка. — Чеши репу — и скачками! Слышь, земеля, — Валерка уже перескочил на другую тему, — ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
— Спрошу, — с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. — Куда ты его вешать-то будешь?
Валерка с трудом нагнул голову — мешал жирный подбородок — и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: «Воин-спортсмен», «Первый класс», «Мастер спорта», «Отличник Советской Армии», комсомольский значок на пластмассовой подкладке, «Ударник коммунистического труда».
— Спрошу, — еще раз пообещал Костя. — Как у тебя с собранием, приняли?
— Приняли! — Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. — По уставу гоняли — я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. — Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. — Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.
— Карамычев! — крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. — Костя! Заходи!
Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
— Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
Костя ошалело уставился на него.
— Иди, чего встал?
Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.
— Ну, все закончили?
Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
— А бабий?.. Бабий-то гальюн забыли.
— Вы не говорили, — оторопел Костя.
— Сейчас говорю, — посерьезнел Лысодор. — Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
— Послезавтра хотим.
— Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе. — Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
— Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
Лысодор встал, надел фуражку.
— Ну так, Константин Михайлович. Держи! — Он протянул Косте пакет. — С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
Он развернулся, шагнул к двери и замер: «А четвертак?»
Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
— Чего забыл? — не поднимая головы, спросил Лысодор.
— Тут вот… — Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак.
— Разменять, что ль?
— Да-а-а, — проблеял Костя.
3
Костя чихнул. Еще раз, еще… И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время — часов не было. След белый был, а часы — ёк.
— Сняли, — пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
Костя встал, поплевал на ладони — провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу «Время» хорошо помнит, «Братья Карамазовы» уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал…
Казарма храпела.
Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
И тот заметил, свистнул тихонько:
— Ко-отик!..
Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банке горела свечка.