Лысодор встал, надел фуражку.
- Ну так, Константин Михайлович. Держи! - Он протянул Косте пакет. - С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
- Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
- Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.
- Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак.
- Разменять, что ль?
- Да-а-а, - проблеял Костя.
3
Костя чихнул. Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ёк.
- Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
Костя встал, поплевал на ладони - провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу "Время" хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал...
Казарма храпела.
Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
И тот заметил, свистнул тихонько:
- Ко-отик!..
Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банке горела свечка.
- Сколько времени, Котик? - улыбнулся Женька и протянул Косте часы. Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
- Перед поездом. - Костя застегнул часы.
- Ты фосфор-то стери с циферблата, - посоветовал Коля Белошицкий. - Вредно для здоровья.
- Богдан, - простонал Миша Попов, - не мурыжь, кайф проходит.
- Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся. Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать.
- Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.
- Марик Мильготин подвез.
- От какой Танюшки? - проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.
- Люся? - Костя смешался. - Вы?
- На, дембель! - Женька протянул ему раскочегаренный челим. - На посошок. Все сделали?
Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.
- Почти. К утру кончим - и отвал.
- А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?
Костя проверил в записной книжке: на месте.
- Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
Костя помотал головой.
- По люксу пойдет.
- Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
- Тебе звездюлей надо, а не колесико! - мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал - бегал ото всех в одном сапоге и орал, змей.
- Tсc! - прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. - Показалось?..
- Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.
- Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
- Проехали, - буркнул Миша Попов.
Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону следующему.
- Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.
Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.
- Богдан, - из сонного омрачения возник голос Миши Попова, - ты новье будешь брать на дембель?
Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
- Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. - Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..
Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
- Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов.
- Та-ащится! - радостно отметил Эдик Штайц. - Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...
В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.
Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.
Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!..
- Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего...
Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом...
"Шарашится по роте свет голубой и таинственный... - сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. - Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..."
- Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки.
- Чего тебе?
- Пихни колючего...
- Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова приобнял библиотекаршу.
Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".
Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"
От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили.