Проснулся я с первыми признаками зари и ушел из лагеря, чтобы осмотреться. На вершине невысокого холма внимание мое привлекло неподвижное темное изваяние. Уже вполне подготовленный к встрече с чудесами, я подошел поближе, но «скульптура» поднялась мне навстречу.
— И вам не спится? — спросил Евгений. — Как вы думаете, даст мне начальство сегодня машину?
Не дожидаясь ответа, он снова опустился на землю и предложил:
— Давайте посидим и послушаем.
Я воспринял это «послушаем» как вежливую форму «помолчим» и, не садясь, долго смотрел на постепенно светлеющие склоны Каратау (в предрассветных сумерках гора казалась неприступным бастионом, и лишь сай, по которому протекал ручей, нарушал его монолитность), смотрел на кишлак, на разгорающиеся очаги у его серых домов, на кладбище с невысокими мазарами и вертикально поставленными плоскими камнями-надгробиями — смотрел на все это и постепенно тоже стал различать тихий приближающийся шум времени, идущий к нам из бесконечного далека…
Евгений провел ладонями по лицу и резко поднялся.
— Пошли! — сказал он и побежал вниз к уже проснувшемуся лагерю.
В экспедиции были две машины ГАЗ-63, и после завтрака одну из них предоставили в распоряжение искусствоведа. Поглощенный своими заботами, он все же вспомнил обо мне.
— Вы со мной?
— Если позволите…
— Полезайте в кузов.
Евгений с картами, с планшетками сел в кабину. Он действовал по заранее продуманному плану и редко удостаивал меня вниманием. Но все-таки удостаивал. Однажды машина остановилась, из кабины высунулась сияющая на солнце лысая голова искусствоведа.
— Обратите внимание на эту горку. — Евгений показал на вершину, напоминающую пирамиду с размытой маковкой. — Называется Отпан. Высшая точка Западного Каратау. Есть легенда, что в недрах Отпана похоронен Кара-Сердар… Вы взяли бинокль?.. Тогда посмотрите внимательно на склоны.
Я навел бинокль на Отпан и легко различил целый лес вертикально поставленных камней.
— Кладбище? — вспомнив свои утренние наблюдения, спросил я.
— Не совсем. Точнее, символическое кладбище… Видите ли, вообще туркмены называют вот такие воткнутые в землю неотесанные камни менгирами. Но здесь особые менгиры. Скорее всего это балбалы — изображения врагов, убитых покойником. Едва ли я ошибаюсь. А по количеству балбалы нетрудно заключить, что Кара-Сердар был на редкость удачливым воином, жестоким и беспощадным. Отсюда и прозвище — Черный…
Опуская бинокль, я мысленно согласился с версией Евгения и отказался от своей чисто внешней аналогии «Каратау — Кара-Сердар»… И я отметил для себя, что Евгений интересовался Кара-Сердаром, хотя и отрицал это раньше.
В следующий раз машина остановилась у бегемота. У каменного, конечно. Бегемот, прилагая колоссальные, но тщетные усилия, пытался вскарабкаться по крутому склону на вершину холма.
— Вот вам зоогеографичсская загадка, — сказал Евгений. — Откуда здесь гиппопотам?
Я выпрыгнул из машины и подошел к каменному изваянию.
Когда великого французского скульптора Родеда спросили, как он создает свои произведения, Роден ответил, что берет глыбу мрамора и удаляет все лишнее.
Без сомнения, передо мной была конкреция, вымытая из альбских меловых пород, о которых говорил мой сосед по палатке. Стало быть, природа сама позаботилась о «заготовке» для неведомого скульптора; тому пришлось убрать совсем немного «лишнего», чтобы каменная болванка превратилась в могучего бегемота.
— Ну-с, что вы скажете?
Я попросил показать мне еще какие-нибудь фигуры.
— Это нарушает мои сегодняшние планы. — Евгений несколько секунд, хмуря густые брови, смотрел куда-то вдаль, а потом достал карту. — Хотите взглянуть на человеческую голову?
ГАЗ-63 свернул с дороги и, подскакивая на альбских конкрециях, медленно пополз по холмам; незагруженную машину кидало здорово, меня подбрасывало вместе со скамейкой, и глядеть по сторонам было недосуг.
Наконец Евгений остановил грузовик и подвел меня к скульптуре, ошибиться в истолковании которой, пожалуй, никто бы не смог: перед нами на сером склоне холма, уходя шеей и затылком в землю, торчала голова чиновника самодовольного толстого чиновника, льстеца и самодура, ни одному слову, ни одному жесту которого нельзя было верить. Именно эту черту — не верьте, остерегайтесь! — выделял, подчеркивал неизвестный художник, предупреждая, наверное, своих соотечественников и их потомков.
И снова я убедился, что рука скульптора — баснословно талантливого — лишь изящно уточнила образ, как бы заложенный самой природой в каменную глыбу.
— Какое чувство материала! — невольно вырвалось у меня. — Поразительно!
Мой восторг не оставил Евгения равнодушным; он отложил на время свои планы, и машина стала метаться по пустыне. Каменные животные, условные человеческие фигуры, «массовые сцены» совершенно сбили меня с толку, и я не мог хоть в чем-либо разобраться. Но, понимая, что рекогносцировка и не может преследовать аналитических целей, я полностью положился на Евгения.
Уже за полдень, когда все порядочно устали, машина, развернувшись в сторону Каратау, остановилась на вершине холма: перед нами высились стены и бастионы крепости.
— Курганчи, — сказал Евгении. — Крепость по-туркменски. А на самом деле склоны Каратау. Но кажется, что и над ними поработали люди, сделали их более грозными и неприступными… Там и нашел я имя Кара-Сердара в картуше. Сходим?
Меня не пришлось уговаривать, и мы неторопливо пошли вверх по саю, стиснутому бастионами. Да, по такому саю нелегко было подниматься атакующим он скорее походил на ловушку, и газии, воины-защитники крепости, без особых потерь, наверное, расправлялись с противником.
— Еще в прошлом году я тут облазал все, что смог, — сказал Евгений. — И знаете, почти не нашел следов человека. Вот еще одна из загадок. Безусловно, где-то здесь, на Каратау, находился юрт — престол Кара-Сердара. Понятно, что не сохранилось следов кара-ой — временных жилищ туркмен. Но нет и тамов, а глинобитные тамы могли бы и уцелеть, в развалинах хотя бы…
Я слушал Евгения, но приглядывался к окружающему, и меня удивляло множество сорняков — коровяка, осота — среди полупустынной растительности. А сорняки, как говорят агрономы, — спутники человека. Значит, раньше тут действительно жили люди.
…Со стеклянным звоном осыпался под нашими кедами мелкобитый сланец, когда мы вышли наконец к почти отвесной скале.
— Смотрите, — сказал Евгений и подкинул-поймал голову шакала.
Картуш находился очень высоко, но я хорошо различал сложную, как ночные следы на песке, арабскую вязь.
— Кара-Сердар, — сказал Евгений и снова подкинул шакалью голову.
— Египетский картуш, египетская фигурка… Но туркмены играли в шахматы, и вполне может быть…
— Нет. Шакал не туркменская работа. — Евгений спрятал фигурку в карман. Я консультировался.
— По-моему, вы хотите убедить меня, что следы Кара-Сердара нужно искать в Египте… Кстати, мы с Березкиным собираемся туда осенью.
— Ни в чем я вас не убеждаю! — резко сказал Евгений. — Моя забота искусство эрсари… А Кара-Сердар… Скорее всего он тут все разорил и разгромил… Ясно же, что скульптуры созданы за очень короткий срок. Кара-Сердар! Нашли о ком говорить. И вообще мы не делом занимаемся.
Чувствуя себя виноватым, я робко намекнул Евгению, что если ему потребуется хроноскоп…
— Обойдемся без электроники, — лаконично ответил он.
Откровенно говоря, психологическая несовместимость с Евгением немного раздражала меня. Я понимал, что Евгений увлечен и возбужден важным открытием, что ему хочется как можно скорее прочитать еще никем не читанную страницу прошлого, но в тот день я твердо решил устраниться от всяких вопросов, связанных с искусством эрсари.
«В конце концов у нас и своих дел достаточно», — думал я о себе и Березкине, совершенно не подозревая, что случайно сказанная мной фраза о Египте окажется пророческой и что мне еще придется вернуться на Мангышлак во всеоружии хроноскопических методов.