- Она выздоровела, ты знаешь?
- Кто выздоровел? - шепотом же спросила я ее.
- Ирочка... ах! да, ведь ты ничего не знаешь; я тебе расскажу после. Это - моя тайна.
И она стала горячо молиться.
За чаем Нина сидела как на иголках, то и дело поглядывая на дальние столы, где находились старшие воспитанницы и пепиньерки. Она, видимо, волновалась.
- Когда ж ты мне откроешь свою тайну? - допытывалась я.
- В дортуаре... Фрейлейн уйдет, и я тебе все расскажу, Галочка.
До начала уроков оставалось еще полчаса, и мы, поднявшись в класс, занялись диктовкой.
Едва я тщательно вывела обычную немецкую фразу: "Wie schon ist die grune Viese" (как прекрасен зеленый луг), как на пороге появилась девушка-служанка, позвавшая меня в гардеробную.
- Gehe, mein Kind (ступай, дитя мое), - ласково отпустила меня фрейлейн, и я в сопровождении девушки спустилась в нижний этаж, где около столовой, в полутемном коридоре, помещались бельевая и гардеробная, сплошь заставленная шкафами. В последней работало до десяти девушек, одетых, как и моя спутница, в холстинковые полосатые платья и белые передники. На столах были беспорядочно набросаны куски зеленого камлота, старого и нового, а между девушками сновала полная дама, Авдотья Петровна Крынкина, с сантиметром на шее. Это была сама "гардеробша" - как ее называли девушки.
- Вы - новенькая? - недружелюбно поглядывая на меня поверх очков, задала она мне довольно праздный, по моему мнению, вопрос, так как мое "собственное" коричневое платьице наглядно доказывало, что я была новенькая.
Я присела.
Не избалованная вежливым обращением, старуха смягчилась.
Она еще раз посмотрела на меня пристальным взглядом, смерив с головы до ног.
- Я вам дам платье с институтки Раевской, которую выключили весной: новое шить недосуг, - ворчливым голосом сказала она мне и велела раздеться.
- Маша, - обратилась она к пришедшей со мной девушке, - сбегай-ка к кастелянше и спроси у нее белье и платье номер 174, знаешь, - Раевской; им оно будет впору.
Девушка поспешила исполнить поручение.
Через полчаса я была одета с головы до ног во все казенное, а мое "собственное" платье и белье, тщательно сложенное девушкой-служанкой, поступило на хранение в гардероб, на полку, за номером 174.
- Запомните этот номер, - резко сказала Авдотья Петровна, - теперь это будет ваш номер все время, пока вы в институте.
Едва я успела одеться, как пришел парикмахер с невыразимо душистыми руками и остриг мои иссиня-черные кудри, так горячо любимые мамой. Когда я подошла к висевшему в простенке гардеробной зеркалу, я не узнала себя.
В зеленом камлотовом платье с белым передником, в такой же пелеринке и "манжах", с коротко остриженными кудрями, я совсем не походила на Люду Влассовскую - маленькую "панночку" с далекого хутора.
"Вряд ли мама узнает меня", - мелькнуло в моей стриженой голове, и, подняв с пола иссиня-черный локон, я бережно завернула его в бумажку, чтобы послать маме с первыми же письмами.
- Совсем на мальчика стали похожи, - сказала Маша, разглядывая мою потешную маленькую фигурку.
Я вздохнула и пошла в класс.
ГЛАВА VI
Сад. Тайна Нины.
Ирочка Трахтенберг
Едва я переступила порог, как в классе поднялся шум и гам. Девочки, шумя и хохоча, окружили меня, пользуясь переменой между двух уроков.
- Ну, Галочка, ты совсем мальчишка, - заявила серьезно Нина, - но знаешь, ты мне так больше нравишься, - кудри тебя портили.
- Стрижка-ерыжка! - крикнула Бельская.
- Молчи, егоза, - заступилась за меня Маня Иванова, относившаяся ко мне с большой симпатией.
Следующие два урока были рисование и немецкий язык. Учитель рисования роздал нам карточки с изображением ушей, носов, губ. Нина показала мне, что надо делать, как надо срисовывать. Учитель - добродушнейшее, седенькое существо - после первой же моей черточки нашел меня очень слабой художницей и переменил карточку на менее сложный рисунок.
В то время как я, углубившись в работу, выводила палочки и углы, ко мне на пюпитр упала бумажка, сложенная вчетверо. Я недоумевающе развернула ее и прочла:
"Душка Влассовская! У тебя есть коржики и смоквы. Поделись после завтрака.
Маня Иванова".
- От кого это? - полюбопытствовала княжна.
- Вот прочти, - и я протянула ей бумажку.
- Иванова ужасная подлиза, хуже Бельской, - сердито заметила княжна, она узнала, что у тебя гостинцы, и будет нянчиться с тобой. Советую не давать... А то как хочешь... Пожалуй, еще прослывешь жадной. Лучше уж дай.
Я повернула голову и, увидя Иванову, сидевшую возле Ренн на последней скамейке, кивнула ей в знак согласия. Та просияла и усиленно закивала головой.
Презрительная гримаска тронула строгие губы моей соседки. Гордое бескорыстие княжны нравилось мне все больше и больше.
- Нина, а твоя тайна? - напомнила я ей.
- Подожди немного, на гулянье, а то здесь услышат.
Я сгорала от нетерпения, однако не настаивала.
Урок рисования сменился уроком немецкого языка.
Насколько учитель-француз был "душка", настолько немец - "аспид". Класс дрожал на его уроке. Он вызывал воспитанниц резким, крикливым голосом, прослушивал заданное, поминутно сбивая и прерывая замечаниями, и немилосердно сыпал единицами. Класс вздохнул свободно, заслыша желанный звонок.
После завтрака, состоявшего из пяти печеных картофелин, куска селедки, квадратика масла и кружки кофе с бутербродами, нам роздали безобразные манто коричневого цвета, называемые клеками, с лиловыми шарфами и повели в сад. Большой, неприветливый, с массой дорожек, он был окружен со всех сторон высокой каменной оградой. Посреди площадки, прилегавшей к внутреннему фасаду института, стояли качели и качалка.
Едва мы сошли со ступеней крыльца, как пары разбились и воспитанницы разбрелись по всему саду.
- Фрейлейн в свое дежурство позволяет ходить на последнюю аллею, почему-то шепотом сообщила Нина, - пойдем, Галочка.
Я последовала за ней на самую дальнюю дорожку, где нам попадались редкие пары гуляющих. Под нашими ногами шелестели упавшие листья... Там и сям каркали голодные вороны.