Через пролив ходили два небольших катера и забирали бойцов на ту сторону. Каждый из них брал 50–60 бойцов и немного техники. При посадке катера брались с бою. Никто никого не слушался. На стоянке катера силой брали и перегружали до того, что он не мог сдвинуться, так как корма стояла на дне. Мне пришлось вмешаться, навести порядок, но я знал, что это только на час, а уйду — будет по-прежнему, потому что десятки тысяч ожидали переправы.
Некоторые отрывали борты у автомашин и из их бортов делали плот, середина пустая. Затем человек 15 брались за края, с тем чтобы хоть таким образом переправиться, некоторые под углы бортов прикрепляли камеры от авто. Ну, как и следовало ожидать, вместо 15 человек цеплялось за борта 30–40, и, отплыв от берега километр, многие из них тонули, так как на средине пролива вода холодная, да к тому же течение быстрое.
Когда я на берегу показывал бойцам на тонущих и говорил, что ведь предупреждали, что нельзя так делать, так они смотрели безразличными глазами, а через полчаса сами цеплялись в надежде, авось выберемся на большую землю.
Все желали уйти от немцев, но командование не приняло необходимых мер сохранить тысячи бойцов. Я не пишу о том, что я поминутно говорил с бойцами на разные темы, призывал к порядку, они соглашались со мной, а делали по-своему, как быстрей, но хуже.
Инстинкт самосохранения в этот тяжелый момент очень был развит. Ведь Керченский пролив — 4 км.
Я поговорил с капитанами катеров, чтобы они не прекращали перевозить бойцов, но они сказали, что горючее на исходе. Надо идти в Тамань на заправку, а немцы, говорят, за нами гоняются. Он был прав, даже на наших глазах после бомбежки людей, на развороте, заходил немецкий самолет над катером и пикировал на него. Наших истребителей не было. Немцы били беззащитных людей.
Несмотря на то, что я за эти дни насмотрелся убитых, раненых, не раз сам попадал под такую бомбежку или обстрел, что и не думал, что останусь живым, но и то, когда я наблюдал переправу, то сердце кровью обливалось.
Если бы я в тот момент увидел Мехлиса, я бы отдал его на растерзание бойцам, которые страдают и умирают из-за его бездарности. У меня до сих пор стоят перед глазами отдельные трагические сцены…
Через час я добрался до КП Зимина. Он стоял на нем как статуя, не прячась, не пригибаясь. Справа обходили танки немцев и двигались в глубь полуострова. Я уже видел безнадежность положения и приказал постепенно, прикрывая друг друга (то есть один полк отходит, другой его прикрывает), отходить на переправу и далее на косу Чушка, это уже на Таманский полуостров, а там я к утру буду…
Часам к 23-м мы вправо от себя услышали пулеметные очереди, а затем сильный хлопок, и все побережье осветилось заревом огня. Оказывается, это немцы-автоматчики подошли к трем резервуарам, которые стояли на берегу с горючим для заправки пароходов, и подожгли их.
Причем мы, спрятавшись за скалы, видели в 50 шагах немецких автоматчиков, которые шли по берегу и изредка стреляли, переговариваясь между собой. Они прошли над нами. По берегу (низом) они, вероятно, все же боялись идти, так как нарвались бы на наших, которые, кстати сказать, были безоружные.
Таким образом, в довершение неприятностей, мы еще оказались и в тылу у немцев. Так мы сидели всю ночь. К рассвету резервуары выгорели, и освещение прекратилось. Видимо, с Таманского полуострова наблюдали и послали вновь катер, который благополучно пристал к берегу. Немцы, видно, утром еще спали.
Мы погрузились и поплыли на косу Чушку. Там я вздохнул уже свободнее. От немцев ушли.
Коса Чушка длиной до 7 километров была запружена бойцами и ранеными, кто успел переправиться. Многие лежали, а другие двигались на остров.
Картина, правда, и смешная, и трогательная. Смешная, потому что многие шли в гимнастерках, но без брюк, в кальсонах или трусах, чтобы легче было плыть. Оружия ни у кого не было.
Пройдя километра четыре, я увидел своих пограничников, которые закончили в ночь переправу, и подразделения с автоматами и винтовками стояли. Я подошел. Мне доложил полковник Серебряков, что «ваше приказание выполнено, вверенные вам части переправились, выполнив свою задачу».
Я спросил о потерях. Оказалось, что из 800 человек, бывших в полках, осталось по 130–150 человек. Остальные погибли. Спрашиваю: что ждете, идите на сборный пункт в г. Темрюк.
Серебряков повеселел, крикнул командира полков ко мне, а потом и говорит: «Вон там стоит генерал, который приказал мне сдать все автоматы и винтовки по приказанию Мехлиса. Штаб фронта будет доносить в Ставку, сколько вышло бойцов с оружием». Я-то видел, сколько. Единицы, а ему надо отчитаться.