Конечно, когда я говорил это, я не думал, что события пойдут так скоро. Но я уже успел в достаточной мере присмотреться к министрам, чтобы не видеть по их «аллюрам», насколько прочно они себя чувствуют в своём министерском кресле. Милюков же с его хитроумной тактикой не казался мне (да и другим моим старшим сослуживцам) человеком, могущим противостоять событиям. Кроме того, я сказал Нольде, что чрезвычайно доволен теперешним положением, которое до весьма проблематичного приезда Мандельштама давало мне невероятную для моего возраста свободу рук и служебное положение. Нольде ещё долго меня убеждал, говоря, что я «сужу поверхностно, не зная истинных пружин революции», и убеждая, что положение Милюкова будет всё укрепляться и укрепляться. Думаю, что Нольде говорил в этот момент вполне искренно — для него революция представлялась в самом розовом свете, так как она возносила его очень высоко и он не был бы человеком, если бы эта высота не кружила ему голову.
Скажу также, что положение товарища министра для Нольде, которому тогда было 41–42 года, составляло такую пертурбацию в служебных отношениях, что, удержись Милюков, Нольде смело мог бы рассчитывать на посольский пост за границей, а это — венец дипломатической карьеры. Если же я не поддался на убеждения Нольде, то именно потому, что слишком близко знал эти «истинные пружины революции», о которых он говорил, так как мой родственник П.П. Гронский, один из видных членов Государственной думы, близкий друг Милюкова, играл при Временном правительстве большую роль, то исполняя разные комиссарские роли при правительстве (так, он был в самом начале революции комиссаром почт и телеграфа, членом комиссии по Учредительному собранию), то объезжая фронт по личному поручению князя Г.Е. Львова с прямым докладом Временному правительству и т.д. У Гронского я встречал и министров Временного правительства, чаще всего А.И. Шингарева, и других деятелей революции и имел возможность убедиться, насколько положение Временного правительства в целом было непрочно, не говоря уже о Милюкове, против которого складывалась серьёзнейшая оппозиция разных кругов.
Официальным секретарём Милюкова в нашем министерстве был назначен В.К. Коростовец, несмотря на свою молодость (28–29 лет), с 1907 г. состоявший в кадетской партии и служивший у нас в канцелярии министра, человек во многих отношениях бесстрашный, которому в большевистские времена пришлось за своё бесстрашие сильно пострадать. Мне довелось впоследствии по Союзу чиновников уже во времена борьбы с большевиками в ноябре и декабре 1917 г. оценить смелость Коростовца и его товарищескую верность. В этом отношении молодой Коростовец, племянник известного дипломата И.Я. Коростовца, тоже выплывшего с Февральской революцией, был явлением далеко не заурядным. При Милюкове помимо его похождений в Петроградском Совете с ведома Милюкова, о чём я узнал уже после и от Соболева, и от него самого, он занимался секретарскими обязанностями и, в силу личной близости к Милюкову (тот скрывался у него в имении в Черниговской губернии в 1918 г.), исполнял и некоторые специальные политические поручения Милюкова.
Так, например, он делал выборку из донесений с фронта наших армий, причём вырезал всё то, что могло выставить военное состояние нашей армии, дисциплину и т.д. в благоприятном освещении, и такой односторонне и тенденциозно составленный обзор подносился Милюковым союзным послам, дабы «не разочаровывать их в революции». Эта детская хитрость (конечно, у Палеолога и Бьюкенена имелись и другие источники осведомления), проводимая Милюковым систематически, всё же отчасти достигала своей цели, но в какой мере это «втирание очков» союзникам было объективно полезно для России, это вопрос. Скажу, что окружавшие Милюкова высшие чины министерства считали, что откровенность с союзниками в военных делах даст нам больше, чем такое плохо скрытое притворство. Палеолог и Бьюкенен, относившиеся к Февральской революции весьма благоприятно и переоценивавшие положение в оптимистическую сторону, аккуратно передавали сообщаемые Милюковым сведения, подтверждавшие правильность их первоначальной позиции. Так обе стороны убаюкивали сами себя и настраивались взаимно оптимистически.