Дело в том, что проявление иногда необходимой твёрдости в соблюдении, например, этнографического принципа при определении границ будущей Польши с русской стороны психологически всегда производило неблагоприятное впечатление, так как спорные области надо было ещё отвоевать у противника. Делёж шкуры ещё не убитого медведя, если бы он вёлся слишком азартно с обеих сторон, мог бы рассорить охотников, и эта психологическая сторона дела невольно отражалась на ходе работ комиссии. Русской части комиссии выпадала трудная доля защищать интересы России, никогда по самым существенным вопросам не выходя из пределов самого примирительного тона. Ниже я укажу, как в период управления министерством иностранных дел Терещенко из этого вырастали крайне тягостные инциденты.
В самом начале заседаний комиссии Ледницкого с обеих сторон чувствовались полная готовность и желание вести дело с наименьшими трениями. Поляки понимали, что Февральская революция давала им то, чего никакое царское правительство до сих пор не могло обещать. Это обстоятельство в сочетании с внутренними разногласиями среди отдельных польских течений, в особенности находившихся за границей, заставляло их быть в высшей степени предупредительными и во всяком случае никак не рвать с Временным правительством и русской ориентацией. Особенную предупредительность в отношении русских членов комиссии проявляли сам Ледницкий, архиепископ Могилёвский барон Ропп, епископ Цепляк, бывший член Государственной думы Грабский.
Вместе с тем, однако, некоторые предложения польских делегатов вызывали недоумение и доказывали отсутствие практического понимания государственных вопросов. В качестве наиболее яркого примера приведу предложение Грабского, поддержанное другими поляками, о том, чтобы все дела, касающиеся Царства Польского или его уроженцев, решавшиеся по принадлежности различными нашими ведомствами, были сосредоточены в особом здании и до образования польского правительства на польской территории лежали в специально для этого выстроенном складе. На недоумённое замечание русских делегатов, что тогда эти изъятые из русских учреждений дела будут долгое время оставаться без движения, поляки отвечали, что дела «могут подождать», а что самое главное — «принцип», что образование Польши требует предварительных действий самого радикального характера.
Поднялись весьма пикантные прения, в которых представители отдельных ведомств стали разъяснять польским членам комиссии, какие неприятности могут получиться из-за этого для самих же заинтересованных поляков, которые не смогут ни жениться, ни получать наследство, ни вести какие бы то ни было дела до момента образования независимой Польши. В конце концов нелепость предложения Грабского стала ясна ему самому, и он снял его с обсуждения, но то обстоятельство, что такой вопрос мог пространно обсуждаться, а такое предложение могло быть сделано, и при этом не в виде импровизации, а поставлено в повестку дня Ледницким, говорило о неподготовленности поляков к практическому ведению государственных дел. Долгое время спустя после неудачного выступления Грабского русские делегаты вспоминали его предложение при каждом новом проявлении польской незрелости.
Делаю, однако, оговорку: если светская часть польской делегации поражала иногда своей непрактичностью, то, наоборот, представители польского духовенства — барон Ропп и епископ Цепляк — не только никогда не делали бесполезных выступлений, но, напротив, изумляли русскую часть комиссии своим практицизмом и основательным знакомством с каждым вопросом. Можно смело сказать, в особенности про барона Роппа, что он был истинным вождём поляков в комиссии Ледницкого, и не только в вопросах религиозных, что было бы вполне естественным, но и в чисто государственных делах. Поляки сами этого не скрывали. Ледницкий по каждому вопросу спрашивал мнение Роппа и Цепляка, и всегда для польской части комиссии оно считалось решающим. И тот и другой иерарх держались очень тактично и в каждом самом незначительном выступлении старались облечь свои предложения и мнения в приятную для русских форму. Это смягчающее влияние было, несомненно, очень благотворно, так как иногда польские делегаты не могли удержаться в рамках должного примирительного тона.
Отмечу здесь, что с русской стороны никаких духовных лиц не было, и по всем религиозным вопросам представителями Временного правительства выступали сначала почти исключительно профессор С.А. Котляревский, а затем А.В. Карташов. Это обстоятельство — отсутствие русских духовных лиц — невольно поднимало ещё больше престиж двух польских иерархов.