Я не мог не оказать поддержку Стеблину-Каменскому, хотя и отметил, что международно-правового элемента здесь не имеется, так как мы сделали эту отмену по собственному желанию, не будучи связаны никакими международными соглашениями. Я присоединился к Стеблину-Каменскому, так как отлично знал всю подоплёку дела. Наш представитель в Севастополе, член тамошнего призового суда Тухолка не раз писал мне по этому поводу. Кроме того, я знал, что именно морские офицеры были недовольны отменой призового вознаграждения, так как добыча в виде всяких восточных грузов, главным образом персидских ковров, была богатейшая и поневоле доставалась только государству. Я остановился и на том, что уничтожение призов, да к тому же нейтральных, практикуемое в таких широких размерах в Чёрном море, явно выходит за пределы нормального и что если «оперативные соображения» того требуют, то я не понимаю, как восстановление призового вознаграждения может изменить «боевую обстановку» — наоборот, это восстановление может привести к тому, что военные суда будут гоняться за богатой добычей, рискуя собой. Как я ни старался завуалировать свои слова, всем стало ясно, что либо вообще Черноморский флот до сих пор зря истреблял захваченные суда, либо военные операции примут авантюристический характер с явно корыстным оттенком. Кроме того, я не мог не согласиться, что для Временного правительства конфузно делать бесспорный шаг назад и оказаться менее прогрессивным, чем царское правительство.
Бострем, осторожно резюмировавший прения, всё же присоединился к большинству, и, таким образом, призовые вознаграждения оказались восстановленными. Когда дело слушалось во Временном правительстве, то я в записке на имя Терещенко изложил мотивы против принятия ходатайства Черноморского флота, однако тот со своей милой улыбкой сказал, что, «в сущности, меня как министра иностранных дел это не касается» — правильный ответ, если бы Терещенко всегда придерживался таких принципов. Не придавая этому делу чрезмерной важности, не могу не отметить, что оно было очень характерно для неприглядной обстановки момента. Судя по этому прецеденту, я ожидал, что Высший призовой суд с теми элементами, которые в описанном совещании находились за кулисами, а там должны были быть на сцене, проявит ещё меньшую щепетильность по вопросам призового права, чем это собрание опытных бюрократов, связанных всяческими «векселями».
Урон от плохого делопроизводства
Временное правительство по технике своего делопроизводства сильно уступало прежнему царскому Совету министров. Если раньше канцелярия Совета министров (ныне переименованная в канцелярию Временного правительства), несмотря на частоту заседаний Совета, умудрялась довольно скоро изготовлять журналы заседаний, гладким канцелярским языком занося мотивы постановлений Совета министров, то по протоколам Временного правительства, составленным той же канцелярией, восстановить мотивы того или иного постановления было просто невозможно, так как протокол заключался в кратких формулах «слушали — постановили». Кроме того, если раньше протокол заседания почти всегда соответствовал ведомости этого заседания, то при Временном правительстве этого никогда почти не было: очень часто о повестке дня просто забывали под влиянием срочных и злободневных вопросов текущей политики.
В самом начале Временного правительства целые заседания являлись импровизаций, так как вопросы возникали внезапно, вызывали горячие прения, попутно затрагивали другие, так что постановления нисколько не соответствовали намеченному порядку. Конечно, при таких катаклизмах трудно было сразу же ввести в точное размеренное русло канцелярского делопроизводства то, что приходилось делать Временному правительству, но немногие, кто внимательно присмотрелся к технической стороне деятельности Совета министров, как по долгу службы приходилось мне, могли видеть, что эти детали, вроде немотивированных постановлений Временного правительства, таили в себе опасность. Ведь Временное правительство в это время осуществляло полноту не только законодательной и исполнительной власти, но и верховной, отсюда всякое постановление имело характер веления абсолютной власти и каждая строчка в теории становилась законом.