Я сам был очень хорошо осведомлён о Бухаре, так как мой дядя Чарыков был там в своё время первым дипломатическим агентом, и те, кто бывал там, знают Чарыковскую улицу — след его пребывания. Миссия Елпатьевского отцвела, не успев расцвести, подобно Управлению по делам Туркестана, так как октябрьский вихрь с Временным правительством унёс и это, но сам Елпатьевский успел приехать в Бухару и там даже принял участие в очередном русско-бухарском конфликте, явившись сам на место происшествия.
Этот слишком необычный для положения посланника в Бухаре поступок Елпатьевского вызвал восторг Некрасова, нашедшего, что это «ново и смело», и недоумение Нератова, по-старому смотревшего на дело и считавшего, что Елпатьевский, действуя так, скоро потеряет престиж посланника. Как бы то ни было, грандиозный план Некрасова, задумавшего превратить в одно монолитное целое все прямые и завуалированные приобретения России в Средней Азии, не успел развернуться, и, думаю, если бы большевистский переворот не опрокинул этот план, при проведении его в задуманных размерах нам, конечно, пришлось бы столкнуться с Англией, которая, несомненно, расшифровала бы эти усилия как попытку основательно пододвинуться к Индии. Одно было несомненно, что Линдли, бывший заместителем Бьюкенена к моменту большевистского переворота, начинал жалеть, что нет больше Клемма, которого так опасался когда-то Бьюкенен.
То, что замышлялось при Временном правительстве в Средней Азии, далеко превышало прежние мечты и дела царского правительства. Грандиозность предприятия ослаблялась только его полной несвоевременностью и парадоксальным выбором людей. Кроме Некрасова, никто, даже из его ближайших помощников вроде М.М. Гирса, знавшего практически Персию и Среднюю Азию, не верил в то, что миссия Елпатьевского и управление делами Туркестана Шнитниковым приведёт к благополучному концу. Зато в финансовых банковских сферах этот план произвёл впечатление, и как раз под осень 1917 г. в Северную Персию, Туркестан и даже Бухару направилась солидная финансовая разведка, подкрепленная русскими инженерными силами.
Когда уже в октябре, до переворота, мне пришлось коснуться этого вопроса в разговоре с Некрасовым (последний относился ко мне особенно хорошо, зная, что его креатуры — мои давнишние знакомые) и указать ему на возможный конфликт с Англией, идущий вразрез с нашей общей политикой, он мне ответил: «Из всей моей восточной практики я вынес одно убеждение — никогда не надо бояться конфликтов». Этот утешительный вывод помогал Некрасову не слушать прежде всего своих помощников и в своих назначениях (не говорю о туркестанском квазиминистерстве, которое нас не касалось, а о миссии Елпатьевского) пренебрегать мнением всего личного персонала ведомства, увидевшего начало конца прежнего чисто канцелярско-дипломатического подбора людей.
На наш комитет в связи с этим назначением аутсайдеров оказывалось большое давление, дабы мы вмешались и поставили Терещенко на вид, что этим разрушается традиционная система дипломатической службы. Нам стоило больших трудов успокоить наших чиновников, так как подобное вмешательство в чисто государственные дела, как бы мы внутренне ни соглашались с критиками этого назначения, означало бы прямую узурпацию власти министра. Любопытно, что Некрасов до такой степени боялся нашего вмешательства, что страшно торопился с назначением, прося даже меня ходатайствовать перед Нератовым о скорейшем назначении Елпатьевского. Временная отлучка Керенского заставила его отложить этот вопрос, несмотря на то что Терещенко готов был подписать назначение и в отсутствие Керенского.
Нератов признал это некорректным в отношении главы правительства, спасая, таким образом, по старой бюрократической привычке молодого министра — Терещенко — от упрёка в недостатке уважения к председателю Временного правительства. Это внимание к Керенскому во время исполнения им обязанностей главы правительства и государства было со стороны Нератова таким же, как в своё время к И.Л. Горемыкину. Нератов представлял из себя редкий тип настоящего чиновника, для которого его монархическое прошлое и придворное звание совершенно затмевались революционным «сегодня».
Трагедия теоретического народовластия
Далеко не во всех ведомствах понимали значение сохранения служебной дисциплины и должного отношения к правительству как таковому, кто бы в него ни входил. Весьма часто именно высшие служащие, старые бюрократы, бывшие безукоризненными чиновниками в царское время, подавали младшим служащим пример неуважения к Временному правительству. В нашем ведомстве этого не было, может быть, потому, что в царское время «служебная дисциплина» в чиновничьем смысле была не в моде и ведомство старалось быть именно дипломатическим, а не просто казённым учреждением.