На подобного рода высочайшие пометки сейчас же составлялась так наз. «всеподданнейшая записка». Достоинства этих записок заключались в их крайней лаконичности и обычном стиле того языка, с которым подданные обращались к царю. Не раз мне приходилось писать такие записки, и было нелегко укладывать сложную историю какого-либо технического вопроса (например, почему надо было отменить Лондонскую декларацию) в 40 или 50 строк. Иногда бумага возвращалась с неожиданным уже решением, например: «Согласовать наше поведение с союзниками» или «Дать нашему послу в Риме инструкцию в положительном духе». Это означало, что у государя по этому делу был кто-то, кто ему это дело разъяснил в определённом смысле, и МИД приходилось только исполнять это решение. Иногда, если решение давалось вразрез с ходом дела, приходилось Сазонову лично докладывать всё дело государю с просьбой о перемене принятого решения. Надо ли говорить, что такого рода доклад был крайне неприятен для министра, но это была оборотная сторона совершенно не государственного, можно сказать, отношения МИД к вопросу об информации царя по делам внешней политики.
Несмотря на чуть ли не ежедневные запросы МИД по отдельным делам в разной стадии их развития (при этом нередко МИД ставил государя перед совершившимся фактом), никакого единения у МИД со своим монархом не было. Прежние патриархальные отношения, когда царь был в известном смысле своим собственным министром иностранных дел, а министр — его секретарём и исполнителем, определённо кончились. Министру давалась довольно большая свобода в ведении дел, но он никогда не знал, что может ему сойти и что нет. Пример Сазонова, так неожиданно уволенного, показывает ненормальность отношений между министром иностранных дел и государем. Часто неопределённость отношений, столь характерная для всего этого периода, приводила к неприятным столкновениям. Союзные послы, не исключая Бьюкенена и Палеолога, очень любили прямо обращаться к государю, минуя МИД, и как раз по наиболее важным делам, например о судьбе Константинополя, о западных славянах, а Сазонову приходилось царские обещания так или иначе аннулировать, ибо они совершенно не отвечали общему тону русской внешней политики. Поэтому неудивительно, что должность министра иностранных дел считалась по сравнению с посольской крайне тягостной, и мечтой всякого министра было посольское место. Так было с Извольским, уехавшим в Париж, так было с Чарыковым, предпочитавшим посольство в Константинополе министерскому посту, так же было и с Сазоновым, стремившимся в Лондон. Несомненно, самым больным местом деятельности дипломатического царского аппарата были именно взаимоотношения царя со своим министром. Позже в связи с отставкой Сазонова я коснусь и роли двора и Распутина во внешней политике России.
Совершенно особую роль играли те или иные бумаги общегосударственного значения, а также губернаторские ежегодные отчёты с высочайшими пометками, которые на общем основании и в секретном порядке вносились в Совет министров. Если бумага шла на общем основании, то и обсуждение, и хранение этой бумаги совершались в обычном порядке, то есть вместе с остальными делами в каждом ведомстве. Если же это была секретная бумага, то она рассылалась с особой обложкой, в которой помимо указания на секретность бумаги отмечалось, что по окончании заседания Совета министров бумага должна быть передана обратно каждым министром в канцелярию Совета министров, где она и должна была храниться в секретном архиве. В теории от такой бумаги с секретными пометками государя мог оставаться след только в канцелярии Совета министров, где она размножалась в определённом количестве экземпляров, которые все должны были вернуться назад. На практике же Сазонов, например, никогда почти не возвращал такие бумаги, а всегда по рассеянности привозил их назад, и они хранились в нашем общем архиве с другими делами Совета министров (т.е. вопреки правилу канцелярии Совета министров оставались в ведомстве).
«Жидо-масонская крамола»
Сазонов и впоследствии Покровский глубоко ненавидели эти секретные записки, носившие довольно стереотипный характер: то это были соответственные челобитные отделений «Союза русского народа», или же «Михаила Архангела», или просто «православных русских людей» такого-то губернского города за известным количеством, иногда и небольшим, подписей (в этом случае приводилась подпись только первого подписавшего, лица совершенно неизвестного, с простой русской фамилией, и указывалось количество подписавших). Если бумага была от какой-нибудь черносотенной организации, то подписывался весь президиум, и только.