На другой день после лекции Бьюкенен, с которым велись тогда самые доверительные переговоры о Константинополе и Проливах, в деликатной форме просил разъяснить ему, как надо понимать выступление Мандельштама: как программу деятельности русского правительства или же обращение к русскому общественному мнению за поддержкой в этом вопросе? Сазонову ничего не оставалось, как сказать, что выступление Мандельштама было вызвано желанием дать русскому обществу более или менее компетентное понятие о вопросе и что оно не только не имело целью вызвать «поддержку общественного мнения», а, наоборот, рассеять крайние «шовинистические и панславистские» изложения и освещения вопроса о Проливах; что стенограмма этой лекции до её опубликования будет просмотрена МИД и что эта стенограмма и станет единственным подлинным текстом, о котором можно будет говорить. На самом деле никакой стенограммы лекции Мандельштама не существовало, и, для того чтобы не раздувать инцидента с английским посольством, решено было текста лекции не печатать и вообще всячески эту лекцию замалчивать, а впредь Мандельштама на кафедру с боевыми вопросами текущей политики не выпускать.
Этот инцидент показал Сазонову, какие трудности предстоят ему в деле получения согласия Англии на овладение Россией Константинополем и Черноморскими проливами и как тогда (в конце ноября 1914 г.) ещё сильны были английские предубеждения против России в таком важном для неё вопросе. С другой стороны, русское общественное мнение в лице националистических и умеренно либеральных кругов считало тогда уже Константинополь русским Царьградом и не допускало мысли о другом решении этого вопроса.
Цена «языковой» ошибки
Но не только здесь проявилась «несчастливая рука» Мандельштама. С ним связан весьма характерный дипломатический инцидент, чуть было не отразившийся на всей обстановке войны. Это было выполнение Мандельштамом данного ему поручения о расследовании «германских зверств» на русском фронте. Мандельштам добросовестно обработал все имевшиеся в распоряжении МИД богатые материалы по этому вопросу, доставленные Ставкой, и составил обширный меморандум на французском языке, предназначенный для самого широкого распространения за границей. Первый экземпляр меморандума с особой напечатанной препроводительной нотой испанскому посольству в Петрограде для сообщения германскому правительству (Испания охраняла наши интересы в Германии и Австро-Венгрии) был направлен испанскому послу в Петрограде; одновременно меморандум вместе с нотой был разослан во все посольства и миссии в Петрограде, долженствуя стать торжественным и документально обоснованным протестом России перед всем цивилизованным миром против варварского и незаконного с точки зрения международного права способа ведения войны.
Эта нота исходила от Юрисконсультской части МИД (хотя Мандельштам и не был официально причислен к нашей части), как того отдела министерства, на обязанности которого лежала охрана международно-правовых начал как в мирное, так и в военное время. Но так как протест рассылался от имени «российского императорского правительства», то помимо просмотра Нольде эта нота и меморандум поступили на санкцию Нератова и Сазонова, а последним были доведены до сведения и одобрены Советом министров. Таким образом, это было не только ведомственное выступление, а чисто правительственное, сообразно важности содержания этого акта.
Между тем (дело было перед самыми святками 1914 г.) на другой день после рассылки меморандума и телеграфного извещения об этом всей иностранной и русской прессы к Сазонову является раздражённый до последней степени испанский посол с требованием немедленного отзыва из всех иностранных посольств и миссий только что разосланной ноты под угрозой разрыва дипломатических сношений Испании с Россией. Этот испанский ультиматум в такой неслыханной для отношений второстепенного государства, каким была Испания, с великой державой, какой являлась тогда Россия, форме свалился как снег на голову Сазонову, долго не понимавшему испанского посла, который на самом ясном в мире языке, французском, объяснял ему причину «ультиматума». Причина крылась в том, что Мандельштам в препроводительной ноте к испанскому посольству употребил выражение, кощунственно звучавшее для испанского уха, а именно, говоря о цели посылки ноты, выразился: «…pour eclairer la religion du gouvernement espagnol»[20]. По мнению посла, это было оскорбление религии, господствующей в Испании, а с другой стороны, вся нота и весь меморандум получали характер акта, стремящегося «просветить испанское правительство», с препровождением при этом всем иностранным миссиям и посольствам, то есть протеста не против бесчеловечных германских методов войны, а против якобы двусмысленной позиции испанского правительства, взявшегося за защиту интересов русских подданных в Германии и Австро-Венгрии и не охраняющего их на самом деле.
20
«Для разъяснения веры испанского правительства»