Действительно, когда после ухода испанского посла Сазонов вызвал Нератова и Нольде для штудирования этой препроводительной ноты, то оказалось, что испанский посол был совершенно прав, что русское правительство вместо благодарности за испанскую защиту русских подданных, говоря вульгарно, отплатило испанскому правительству «оплеухой». Непонятным образом Мандельштам, так хорошо знающий французский язык, употребил действительно могущее казаться кощунственным выражение, и ещё менее понятно, почему он направил обвинения против испанского правительства вместо германского и австро-венгерского. Но столь же непостижимо было, как Нольде, Нератов и Сазонов могли это просмотреть. Этот действительно незаурядный промах русской дипломатической кухни имел самые оскорбительные для престижа России последствия.
Не успел отбыть от Сазонова испанский посол, как появился Палеолог, уже, по-видимому, настроенный испанским послом. Он с той же нотой в руках осторожно, но решительно высказал Сазонову, что если у русского правительства имеются какие-либо «rancunes»[21] против испанского, то теперь во всяком случае не время сводить счёты с испанцами; что если Испания, конечно, представляет сама по себе второстепенный интерес для России, то для Франции совершенно не безразлична позиция Испании в этой войне и победа, скажем, весьма могущественной в Испании германофильской партии, и без того раздражённой принятием Испанией на себя защиты русских интересов в Германии и Австро-Венгрии, может иметь самые катастрофические последствия для Франции, а тем самым и для всего хода войны, в частности же и для России.
Напрасно Сазонов уверял Палеолога, что никаких поводов для неприятностей между Россией и Испанией нет и быть не может, что, если бы — а это невероятно — таковые существовали, он отлично понимает, что момент для сведения счетов совершенно неподходящий и что он не менее Палеолога учитывает особое положение Франции в отношении Испании и сознаёт всю важность поддержания наилучших отношений с испанским правительством. Палеолог, как потом выяснилось из дипломатических петроградских кругов, ушёл в полной уверенности, что ему удалось устранить крупный дипломатический испано-русский конфликт. Конечно, весь этот инцидент объясняется также и тем, что испанский посол в Петрограде, державший антантофильскую линию поведения, находился всецело под впечатлением той ожесточённой борьбы из-за позиции Испании в войне, которая велась в его отечестве, и страшно боялся, как бы германофильская партия не победила.
После этих двух визитов Сазонов, совершенно вне себя, созвал совещание всех ответственных чинов МИД (т.е. начальников политических отделов, Нератова и Нольде), на котором было не только решено взять обратно меморандум и ноту (которые, кстати сказать, были отпечатаны в типографии министерства), но и переработать ноту таким образом, чтобы ни малейшего намёка на испанское правительство в ней не содержалось. Переработка ноты была поручена Нольде. Что же касается испанского посла, то он был на другой день приглашён к завтраку у Сазонова с высшими чинами МИД, а также на вечер интимного характера, где были все союзные послы и посланники, чтобы продемонстрировать дружественность русско-испанских отношений. На новогоднем приёме по случаю наступившего 1915 г. государь был особенно приветлив с испанским послом и просил передать испанскому королю свою глубокую благодарность за защиту Испанией русских интересов в неприятельских странах.
На другой же день после визита испанского посла мне пришлось по телефону снестись как с 1-м секретарём испанского посольства, так и с другими посольствами и миссиями, прося их ввиду «вкравшихся типографических ошибок» возвратить ноту и меморандум. В переработанном виде меморандум о «германских зверствах» был разослан через месяц нашим посольствам и миссиям за границей для сообщения иностранным союзным и нейтральным правительствам. Испанскому послу Сазонов лично передал меморандум, таким образом избежав даже особой «препроводиловки», дабы изгладить самую память об инциденте.