Это сложное юридическое дело, которому французское посольство и бельгийская миссия в Петрограде придавали, однако, большое политическое значение, было назначено к слушанию в Комитете финансов под председательством Горемыкина, где по закону представителем МИД являлся министр, то есть Сазонов. Получив накануне под вечер всю папку из канцелярии Совета министров, я, ввиду сложности дела и краткости времени, против обыкновения, взял всё дело на дом и больше шести-семи часов читал толстый том, содержавший все протоколы заседаний этого совещания.
В 11 час. утра я уже докладывал дело Сазонову в присутствии Нератова. Сначала Сазонов слушал внимательно, но, узнав, что ему самому придётся распутывать это сложное дело в Комитете финансов, где его оппонентами могут быть и министр финансов, и министр юстиции, категорически отказался ехать. «Я ничего в этом деле не понимаю и не согласен, как дурак, сидеть в комитете», — таковы были буквальные его слова. На это я сказал Сазонову, что если он не поедет, то всё дело провалится, так как и министерство финансов, и министерство юстиции против нас, а, с другой стороны, наши союзнические узы с Францией и Бельгией требуют внимательного отношения к интересам французских и бельгийских держателей бумаг.
Сазонов действительно вспомнил, как Палеолог совсем недавно настаивал на пересмотре нашего законодательства в этом вопросе. «А вы не можете ехать?» — спросил он меня. К этому вопросу я был готов и показал Сазонову Положение о Финансовом комитете, где всякое заместительство министра иностранных дел не допускается. Я ему сказал при этом, что Комитет финансов рассматривает только важнейшие в государственном отношении вопросы финансового характера и министр иностранных дел играет роль эксперта по международным отношениям России. Но Сазонов наотрез отказался ехать в комитет.
Походив несколько минут по кабинету, Сазонов наконец нашёл выход, весьма для него типичный. Не ехать он не мог, так как и Франция, и Бельгия были слишком заинтересованы в этом деле, а ехать боялся, так как чувствовал свой тощий багаж юридических и финансовых знаний и не хотел попасть впросак. Выход, придуманный Сазоновым, заключался в том, что он, соединившись по прямому телефонному проводу с Горемыкиным и извинившись, что по дипломатическим причинам не может лично присутствовать на сегодняшнем заседании Комитета финансов, просил его развить и провести через комитет свою точку зрения.
Горемыкин, будучи в курсе дела, стал ему задавать вопросы, тогда Сазонов обратился ко мне, и мне пришлось пункт за пунктом изложить взгляд нашего министерства на этот вопрос, а Сазонов немедленно и текстуально каждое моё слово передавал Горемыкину. Так продолжался больше часа этот триалог, в котором на мою долю выпала роль суфлёра. Когда он кончился, Сазонов обратился ко мне с вопросом: «Вы довольны?» Мне оставалось только поблагодарить Сазонова, который так точно и добросовестно передавал Горемыкину всё, что мне пришлось надумать в течение позднего вечера накануне.
Когда я позже вспоминал этот необычный в петербургском бюрократическом обиходе диалог министра иностранных дел с председателем Совета министров «под суфлёра», мне стали ясны и все ошибки и промахи Сазонова — в конце концов, за редкими исключениями, Сазонов слишком доверял своим ближайшим советникам — Шиллингу, Гулькевичу и другим и покрывал их мнения и взгляды своим огромным авторитетом. Думается мне, и в данном случае он мог бы вникнуть в дело сам и поехать в Комитет финансов, однако он предпочёл использовать мой доклад непосредственно в разговоре с Горемыкиным, слепо веря в правильность моего понимания дела. Правда, как и всегда, если бы я что-то напутал, вся вина пала бы на меня, я это отлично знал и был благодарен Сазонову за такое отношение ко мне.
У меня была и carte blanche[26] по Юрисконсультской части, и это было единственное, что я ценил. Беда заключалась в том, что каждый начальник отдела или директор департамента пользовался такой же безграничной властью в своей области, и так как состав ближайших сотрудников Сазонова определялся его личными симпатиями и вкусами, часто его обманывавшими, то получался разнобой, вроде, например, случая с русско-болгарской войной. «Общее руководство» отсутствовало, у Сазонова его заменял «нератовский фильтр», обычно процеживавший в деловом отношении всё нужное. То, что почему-либо не попадало в этот фильтр, бывало полно неожиданностей.
Должен добавить, что моё управление Юрисконсультской частью ввиду моего возраста было таким противоречием со всеми традициями министерства, что когда я пришёл как-то докладывать по делам Совета министров к Сазонову, то заменявший тогда А.А. Радкевича светлейший князь П.П. Волконский спросил меня с удивлением: «Как это могло случиться, что вы, такой молодой, докладываете министру? За всю мою службу я вижу это первый раз». У моих сверстников, работавших больше по шифровальной части, это вызывало и удивление, и естественную зависть, так как обычно движение в МИД было медленное и кандидатов на каждый сколько-нибудь заметный пост было больше чем достаточно. Поэтому неудивительно, что через два месяца моего управления Юрисконсультской частью появились желающие в ней служить, и Нольде пришлось впоследствии кое-кому из таких желающих отказать. Кроме того, Бентковский, директор II Департамента, через год назначенный сенатором, ненавидевший Нольде, который действительно оказался его преемником, вдруг перенёс свою ненависть на меня и вступил со мной в явную борьбу.