Сентябрь 1915 г.: настроения в армии
Этот месяц — сентябрь 1915 г., — проведённый мною в Крыму, вдали от правительственного центра, но в центре черноморских военно-морских сил, где связь с фронтом благодаря беспрестанному приезду всякого рода военных на побывку или же на излечение была неизмеримо крепче, чем в Петрограде; где у нас за 15 лет нашего владения дачей образовалось немало местных связей, было много знакомых офицеров Черноморского флота и даже родственников в Севастополе; где, наконец, наша дача располагалась у устья реки Бельбек, в нескольких верстах от стоянки Л.Н. Толстого во время Крымской кампании и рядом с бывшим имением генерала Перовского, отца Софии Перовской, участвовавшей в убийстве Александра II (теперь это имение принадлежало наследникам бывшего управляющего Перовского Штаалям), в двух верстах от выстроенной перед самой войной батареи и в четырёх верстах от гидроавиационной школы, — всё это сразу же после моего приезда дало мне полное и точное представление о том, что думают и чувствуют на фронте.
Должен сказать, что внешний вид Севастополя был в это время неузнаваем из-за необычного военного оживления, а также из-за всякого рода военных строгостей. Помню, как я однажды, гуляя по берегу моря на Бельбекском побережье и попав в запретную зону, о которой я, как сравнительно давно не бывавший в этих местах, не знал, был арестован каким-то вахмистром и, так как при мне, конечно, не было паспорта, отправлен, к большому удивлению моей матери, под эскортом к нам на дачу. Тут недоразумение выяснилось, и вахмистр с извинением удалился. Шпиономания была в полном ходу, и появление неизвестного для местных властей лица было достаточным поводом для ареста, несмотря на то что эти власти знали отлично и нашу дачу, и мою мать, и других членов нашей семьи.
Я сам за это время бывал на Южном берегу Крыма, да и к нам на Бельбек часто приезжали, и я был поражён единодушием оценки положения на фронте и в стране. Общий тон был не только пессимистическим, но и «революционным», хотя и в совсем другом смысле, чем это было в 1917 г. Я не слышал в это время рассказов о разложении фронта, о деморализации солдат, об отсутствии подъёма. Наоборот, несмотря на военные неудачи и отступления летом 1915 г., в отношении духа и состояния армии всё обстояло благополучно, в особенности же имя вел. кн. Николая Николаевича пользовалось огромной популярностью и непререкаемым авторитетом, ему безусловно верили все сверху донизу, но, правда, вера этим одним именем и ограничивалась. Все остальные вожди армии по сравнению с верховным главнокомандующим отступали на второй план.
Но то, что я называю «революционным» настроением 1915 г. в самых широких офицерских кругах и обществе, было самое недвусмысленное отношение к царю и в особенности к царице в связи с Распутиным, а засим и к правительству. Надо, конечно, отметить, что в 1915 г. кадровые офицеры, хотя и не были уничтожены, но были совершенно задавлены огромной численностью новоиспечённых прапорщиков и офицеров запаса. Вчерашние штатские задавали в значительной степени тон всей армии, в особенности в смысле настроений политического характера. Но гораздо важнее было настроение старых офицерских кадров, которые в это время выражали свои чувства с совершенно необычной для профессионального военного откровенностью.
Мне особенно врезался в память один разговор, уже на обратном пути моём в Петроград, с моим старым знакомым, типичным военным доброго старого времени, презиравшим политику, гвардейским полковником Мезенцовым, который мне прямо сказал, что «государь ведёт страну к катастрофе» и что «поголовно все так думают на фронте и даже в Ставке». Что понимал мой собеседник под словом «катастрофа», я думаю, было не совсем ясно ему самому, но гибельность пути, принятого царём и правительством, была ему совершенно ясна.