В приёмной Горлов, явно волнуясь, ждал выхода Нератова, чтобы получить подтверждение давнишних своих заветных желаний, но когда Нератов вышел с пустыми руками, Горлов, совершенно подавленный сообщением Нератова, пришёл к нам в Юрисконсультскую часть и с ужасом передал мне, что Штюрмер не подписал циркуляра и что вообще он намерен лично решать вопрос о самых пустячных назначениях, вплоть до приёма на дипломатическую службу молодых чиновников, чего, конечно, ни один министр иностранных дел ни в одной благоустроенной стране такого калибра, как Россия, при нормальных условиях сам не решает. Я сказал Горлову, что для меня ничего удивительного не будет, если Штюрмер осуществит систему «личного режима» и сверху донизу наполнит ведомство своими ставленниками.
Догель тоже был крайне взволнован этой отсрочкой и разговором Штюрмера с Нератовым. Он, приехав только что из деревни и отсутствовав в момент увольнения Сазонова, никак не мог примириться с мыслью о перемене министра и страшно боялся, что за Сазоновым настанет очередь Нератова, который, по мнению Догеля, скомпрометировал себя в глазах Штюрмера слишком откровенными словами Сазонову о недопустимости разрыва с союзниками и сепаратного соглашения с Германией. В то же время этот инцидент с циркуляром взволновал всё ведомство, так как, по выражению одного из чиновников, «Штюрмер показал свои когти».
Волновались, конечно, не из-за Горлова или из-за меня, а каждый за себя и все вместе — за разлаживавшуюся совершенно явственно дипломатическую машину. Возникали самые пессимистические предположения, вплоть до того, что у Штюрмера есть совершенно готовый личный состав ведомства для проведения его таинственных планов, в существовании которых никто не сомневался. Это уже была очевидная фантазия — откуда Штюрмер мог бы набрать этот состав? Но характерно было то, что многие в этот момент в неё верили. На этот раз, впрочем, дело обошлось благополучно. Штюрмер «подумал» ровно сутки и утвердил циркуляр № 1 в том виде, в каком он был ему преподнесён. Но на будущее он всё же просил Нератова предупреждать его обо всех предполагаемых назначениях до обсуждения их в нашем министерском совещании.
Старый, действовавший 10 лет порядок назначения, составивший в своё время крупную заслугу Извольского и несомненно повысивший во всех отношениях уровень личного состава дипломатического ведомства, фактически упразднялся. Мы возвращались к временам Ламздорфа и его предшественников, когда твёрдые нормы службы и все объективные данные для оценки способностей кандидатов и их годности на тот или иной пост всецело заменялись личными симпатиями и вкусами данного главы ведомства.
Штюрмер также отдал приказ об обязательном представлении ему чиновников при каждом новом назначении и даже при определении на службу. Действительно, было неожиданно видеть в приёмной Штюрмера, наряду с директорами департаментов и высшими чинами ведомства, не без волнения дожидающихся представления министру только что поступивших в МИД лицеистов, правоведов и универсантов. Штюрмер особенно любил эти приёмы молодых людей и держал их не менее 20–25 минут в самый разгар напряжённой политической работы.
Конечно, «личный режим», внесённый Штюрмером в управление ведомством, вызывал и соответственное приспособление ко вкусам нового министра со стороны нашего I Департамента, управлявшегося в то время В.Б. Лопухиным. Так, например, Юрьев, один из двух секретарей Штюрмера, работавших в помещении нашего министерства, имел родного брата в нашем ведомстве, занимавшего скромный консульский пост на Востоке. Несмотря на то что я не мог бы обвинить Лопухина в сервилизме, такова была общая обстановка при Штюрмере, что об этом ничем особо не примечательном Юрьеве-консуле Департамент личного состава вспомнил и стал готовить ему соответственный положению его брата при Штюрмере дипломатический пост. Но пока собирались справки и подыскивалось надлежащее место, произошёл уход Штюрмера, и об этом Юрьеве в нашем министерстве снова забыли, да так и не вспоминали даже при Временном правительстве.