Записки из Книги Лиц

Перемена декораций

Театральный задник (чудо анимации: синева до горизонта, бегущие волны — все как настоящее) с каждым моим шагом по уже мокрому песку выгибается навстречу дугой — и вдруг оказывается настоящим морем. Вернее, просто соленой влагой, обступившей тебя со всех сторон, передавшей роль иной реальности — берегу: песок, очередной автобус ползет вдали, куча тел, среди которых я со странным чувством (словно в случайном документальном кадре) вдруг узнаю тебя.

Мыльница&photoshop

Вдоль небесного края
Закручено в центр
Два дерева тянут друг к другу руки
Или обрубки, ошметки того,
Что можно назвать руками;
Я нажму пару кнопок —
И будет японский пейзаж,
И уродливый горб вдруг покажется
Изыском кисти,
И окажется девственно белой полоска,
Небольшая полоска
Кровавой зари.

НОЧЬ

Высокий сутулый фонарь посеребрил крону тополя. Черный застенчивый силуэт.

ПРАХ

На самом дне, под кучей остального сора, лежал сигарный пепел. В кромешной темноте он стлался по черной лакированной, кое-где с царапинами, чуть вогнутой поверхности. Бумажные катышки, всего семь штук, взрыхляли серые хлопья, создавая холмы и ущелья на всем этом рыхлом пространстве, черными же лакированными боками замкнутом в правильный круг. Немелко изорванная копирка случайными неровными сводами создавала тот мрак, в котором находились пепел и бумажные катышки. А на липких, со следами крупного неровного почерка кусках — опять лежал пепел; но уже другой, от слабых сигарет. Конечно, только м-р Ш.Холмс мог бы заметить разницу — но в этом и нет нужды. А вот окурков не было. Полускомканный листок белой простыней накрывал черно-серые груды — и потому здесь было уже светло, хотя и не видно ничего, что снаружи. Тем же почерком написанные двенадцать строк заканчивались одинаковыми слогами. Строчки смотрели вовнутрь, лирически подсинивая сонную белизну пепельно-простынной ауры. А поверх листа были раскиданы бледно-желтые надломанные бревнышки с несожженными коричневыми головками. С оборота тоже было что-то написано — изогнувшийся край листа отражал в настольном зеркале завершение фразы, написанной уже другим почерком. выше — висела люстра.

Упражнение на тему

На самом дне, под кучей остального сора
Сигарный пепел с острыми обломками забора
Спичечного стлался вперемешку в темноте,
Взрыхленный лоскуточками бумаги, в немоте
Покрытыми колонной равнодлинных строчек.
Затылок каждой одинаков, укорочен
По строгим правилам устава стихотворной службы,
А сверху слабых сигарет окурки — знаки дружбы
Недавней, а может быть, и страсти, но потухшей
Вероятнее всего. И может, жизни лучшей
Не будет больше в жизни никого из тех двоих.
Случайно (или нет) оставленный мирок притих…

Туннель вагоны

всасывал в себя, как ненасытный зверь, как макаронину — любитель макарон.

Философское

Цепочка кораблей, один больше другого, но в остальном очень похожих, второй день неподвижна в бухте. Словно кто-то развернул и смотрит кинопленку на свет. Призраки прошлого, улика в пользу Зенона. Вечерами лампочки на оснастке превращают «Прибытие корабля» в «Утопление картинной галереи». Неужели бухта так мелка?

Жара

Вертикальные матерчатые жалюзи с равномерным кокетством поводят плечами, словно женский хор из русской фольклорной деревни. Прямо перед кондиционером беззвучная песня убыстряется до танцевального ремикса.

Из картинок в календаре

Снаружи — сорок по Цельсию,
горячий асфальт мешает мираж и реальность,
в ближайшем «вокруг» — кондиционная офисная суета,
не пробившаяся сквозь блаженную немоту фотографии.
Заморожен папоротник на сколотом льду,
заморожен в как бы компьютерной красоте,
и сколотый лед обрывается черной дырой,
и в черную дыру — нет, не уйдет ничего,
потому что хочу избежать затертых метафор,
потому что двадцать восьмое, и уже не успеет,
и календарь, равнодушно листающий дней череду, —
череду нереальных реалий —
сложит в месяцы дни, и в месяцы —
но я же сказал, что хочу избежать затертых метафор,
даже если они столь уныло верны.
Столь ужасно верны.