Получив от доктора такое разъяснение, пациент уходил в полной уверенности, что здоров. Возбуждение снижалось, он воспринимал тараканов как неотъемлемый элемент пейзажа, вполне безопасный, и старался не обращать на них внимания. Чаще всего со временем человек вообще переставал их видеть. Один из пациентов Роджерса считал, что он жираф, и отвергал все доводы окружающих, пытавшихся доказать бедняге, что тот ошибается. Он замкнулся в себе, замолчал и отказывался от любой пищи за исключением свежих листьев. Тогда Роджерс подсунул ему наукообразный текст, статью, написанную по его просьбе одним знакомым биологом. В статье сообщалось о поразительном открытии: оказывается, прочитал больной, существует разновидность жирафов очень похожих на Homo sapiens. Небольшие отличия в строении внутренних органов человека и представителя этой разновидности Giraffa Camelopardalis все же имеются, но их поведение и внешний вид практически одинаковы. Ответственные государственные органы запретили ученым разглашать эту информацию, чтобы (как и в случае с тотальным засильем тараканов) избежать волнений и панических настроений в обществе, а поэтому любой человек, в руки которого случайно попала эта статья, обязан ее немедленно уничтожить. Больной стал спокойнее, пошел на контакт с людьми и со временем вернулся к нормальному образу жизни. Он выступал свидетелем на суде над доктором Роджерсом, причем к началу судебного процесса он уже работал аудитором в одной солидной фирме.
Однако бьющийся со злом ангел в судейской мантии изошел пеной, стукнул молотком — или копытом — и приказал казнить шарлатана Роджерса, признав его эксперимент бесчеловечным. Доктора приговорили к высшей мере. Он отказался от последнего слова, но передал судье письмо с просьбой опубликовать его в прессе. Письмо это появилось в одной из газет штата Массачусетс, и вот как оно заканчивалось:
Человек привык к мысли, что все люди воспринимают мир в основном одинаково. Но стоит собраться в одном месте дюжине людей и начать рассказывать друг другу о вещах и понятиях, для каждого из них очевидных, то станет ясно: на самом деле они живут в разных мирах. И если ваш мир уютен для вас, то вы живете в психологическом комфорте, вы спокойны. Человек, считающий себя жирафом и живущий в мире с этим знанием, в той же степени нормален, что и человек, полагающий, что трава — зеленая, а небо — голубое. Кто-то верит в НЛО, кто-то — в Бога, кто-то — в овсянку и чашку кофе на завтрак, и, пока вы живете в гармонии со своей верой, вы совершенно здоровы. Но если вы начнете защищать свою точку зрения, да еще с пеной на губах, то вера в Бога заставит вас убивать иноверцев, вера в пришельцев — опасаться похищения, а вера в овсянку и кофе сузит ваш мир и сделает жизнь ничтожной. Физик научно докажет вам, что небо вовсе не голубое, а ботаник — что трава не зеленая. В результате вы останетесь одиноким в пустом, холодном, неведомом мире — а он, скорее всего, таков и есть. Так какая разница, какими призраками вы его населяете? Если вы в них верите — они существуют, а если вы с ними не сражаетесь — они не причинят вам вреда.
Прошли годы. Массачусетский университет психологии и невропатологии, в котором некогда работал доктор Роджерс, признал, что эксперимент покойного имеет большое научное значение и эффективность его метода неоспорима. А ректор университета попросил прощения у родственников Джеймса Роджерса.
Ну как тут не согласиться с мыслью Григория Соломоновича. «Стиль полемики важнее предмета полемики, важнее правоты в споре».
Остается неясным: смертный приговор — это аргумент в полемике или все-таки нет?
И вот оказалось, что вся эта история с Джеймсом Роджерсом — чистая выдумка. Не существовало ни такого психиатра, ни эксперимента, ни Массачусетского университета психологии и невропатологии, а газета, якобы опубликовавшая письмо доктора — The Massachusetts Daily Collegian, — появилась на свет через пять лет после воображаемой смерти воображаемого Роджерса. Я бы не сказал, что огорчился, вовсе нет. Без выдумок жизнь невыносима, а выдумка славная, и я поздравляю ее автора. Пленяют подробности, но особенно — письмо. Вот я перечитал его — что тут возразишь? Мысли прозрачные и не слишком оригинальные, но выражены очень складно — такое читаешь нечасто.
Нечасто, можно даже сказать редко
приезжал Константин Осипович в Москву в последние годы. Как принято у музыкантов его уровня, расписание концертов определено на много лет вперед, да и на родину не тянуло — родных не осталось, старых друзей растерял, новых не приобрел. Все отдавал ей, музыке. С женой Константин расстался уже через два года после свадьбы — к музыке Катя оказалась глуха, страсть к стройной холодноватой женщине с тонкими, змейками, губами прошла, а встречной тяги к полноватому, не шибко опрятному, молчаливому Косте у эффектной и остроумной Кати никогда не существовало в природе — просто уступила влюбленному юноше с перспективой. Но все это позади. Так что, помимо предусмотренных контрактами выступлений, никаких дел на родине у Константина Осиповича не было. Повинуясь привычке, прогуляться по Варварке, где в несуществующем уже Псковском переулке некогда стоял несуществующий уже дом за номером три, где прошло Костино детство. Да посетить могилу родителей на Востряковском кладбище, постоять у белого гранита с надписями: