Царское правительство и суд, известные своей беспримерной жестокостью и несправедливостью, заменили шестнадцатилетней девушке смертную казнь на пожизненную каторгу, и Дора, почти ослепшая и оглохшая, с осколками в руке и ноге, страдающая ревматизмом и дикими головными болями, отправилась в Акатуйскую каторжную тюрьму. Там, кстати, о ней трогательно заботились другие каторжанки и худо-бедно лечили тюремные лекари, а Фейга-Фанни-Дора вспоминала своего Якова-Виктора и под руководством новой подруги Марии Спиридоновой меняла революционную окраску с анархической на эсеровскую (где хрен, где редька — на твое усмотрение).
Но вот грянула Февральская революция, и Фанни Каплан, полный инвалид двадцати семи лет, вышла на волю. А дальше начинается чертовщина.
Она бросается искать... правильно, Яшу, ненаглядного своего Гарского — и находит. Так, по крайней мере, она рассказала на допросе Якобу Петерсу, еще одному пламенному рэволюционеру. Чтобы не оскорбить чуткое обоняние возлюбленного каторжным зловонием, она меняет пуховую шаль, подарок подруги-каторжанки, на кусок французского мыла. Не помогло: наутро Яша дал ей от ворот поворот. На кой черт ему, к тому времени продовольственному комиссару и приятелю другого Якова — самого Свердлова, эта потрепанная жизнью слепая баба.
Придя в себя от унижения, Фанни едет в Москву и живет там — ты не поверишь — в доходном доме на Большой Садовой, где через несколько лет поселятся Воланд со товарищи. Правда, недолго: летом семнадцатого года она отправляется в Евпаторию, в санаторий для политкаторжан, который успело открыть Временное правительство. Там, на свое счастье, она знакомится с Дмитрием Ульяновым — а счастье заключалось в том, что Дмитрий Ильич посочувствовал мученице царского режима, похлопотал за нее перед известным окулистом Леонардом Леопольдовичем Гиршманом, профессором Глазной клиники Харьковского университета, и тот благополучно соперировал Фанни. Теперь она могла худо-бедно видеть! (А значит, стрелять в брата своего благодетеля, спросишь ты? А я отвечу вопросом на вопрос, как это принято у нас, соплеменников Фейги: а стреляла ли Фанни? Да и были ли эти выстрелы у завода Михельсона? Но это — совсем другая история, причем вовсе не история любви.)
Тридцатого августа восемнадцатого года, сразу после предполагаемого покушения, ее схватили. «Я исполнила свой долг с доблестью и помру с доблестью», — сказала она на допросе. И добавила, что сделала это по собственной воле, поскольку считала разгон Учредительного собрания преступлением, а Ленина предателем революции и идеи социализма.
Расстреляли Фанни-Дору через три дня по устному приказу Свердлова, тезки и кента ее ненаглядного. Как водится, под рев автомобильного мотора. Единственная казнь на территории Кремля, кстати. Тело затолкали в бочку, которую облили бензином и сожгли в Александровском саду у Кремлевской стены.
Действующие лица
Фанни Хаимовна Каплан — жертва.
Павел Дмитриевич Мальков, комендант Кремля — палач.
Янкель Хаимович Юровский, эксперт по казням — советник (кто бы еще смоляную бочку придумал).
Ефим Алексеевич Придворов, он же Демьян Бедный, поэт — заинтересованный зритель.
А через пару недель в кабинет Якова Михайловича Свердлова наведался Яков-Виктор Шмидман-Гарский, и друзья побеседовали. Вышел оттуда Гарский б-а-а-льшим начальником.
Вот, в сущности, и вся история любви.
Что можно добавить? Владимир Ильич делом Каплан не интересовался, а вот Надежду Константиновну, по свидетельству одной ее конфидентки, смерть Фанни так огорчила, что она даже всплакнула. А пятого сентября, через шесть дней после покушения одного пламенного борца на другого, не менее пламенного, и через два дня после казни Фанни-Фейги-Доры началась кровавая баня, получившая у историков название красный террор. Кто лучше расскажет об этом, чем сам герой событий, комендант Кремля Павел Дмитриевич Мальков:
Не только Петербург и Москва ответили за покушение на Ленина сотнями убийств. Эта волна прокатилась по всей Советской России — и по большим и малым городам, и по местечкам и селам. Редко сообщались в большевицкой печати сведения об этих убийствах, но все же мы найдем упоминания и об этих провинциальных расстрелах, иногда с определенным указанием: расстрелян за покушение на Ленина. Возьмем хотя бы некоторые из них. «Преступное покушение на жизнь нашего идейного вождя, тов. Ленина, — сообщает нижегородская ЧК, — побуждает отказаться от сентиментальности и твердой рукой провести диктатуру пролетариата»... Комиссией «расстрелян 41 человек из вражеского лагеря». И дальше шел список, в котором фигурируют офицеры, священники, чиновники, лесничий, редактор газеты, стражник и пр. и пр. В этот день в Нижнем на всякий случай взято до 700 заложников. «Рабоче-крестьянский нижегородский лист» пояснял это: «На каждое убийство коммуниста или на покушение на убийство мы будем отвечать расстрелом заложников буржуазии, ибо кровь наших товарищей, убитых и раненых, требует отомщения».