А может, тогда так и ударяли — бурлáки? Не то написал бы Николай Алексеевич что-нибудь вроде:
Вот и Блок шалил с ударениями:
Ну так и вспоминается из прыщавого детства:
Им можно. Шуршать не своей чешуей, против шерсти мира петь... Потому — гении. Из-под их пера и выходит такое: «Гора горевала, а горы глиной горькой горюют...», «Кривился крыш корою» — само получается? Или сидят, карандаш грызут?.. Уж так слова сложат, так сложат: «Ее влечет стесненная свобода одушевляющего недостатка». Силюсь расшифровать: хромая девушка, Наташа Штемпель, идет споро, опережая подругу, и стремительность ее походки рождена хромотой: преодолевая ее, она летит... Удел калеки — не оброшенность, не забитость и придавленность, напротив — одушевление! Одаренные благом изъяна, они счастливее нас, выше, угоднее Богу, чем те, кто лишен этого дара и пребывает в тупом созерцании своего мнимого превосходства, они и выведут нас к тому горнему свету, чей брезг им внятней и ближе... Тьфу, чушь какая.
Да, с гениями хлопот не оберешься. Загадка на загадке. Взять такое: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». А какая воля — свобода или сила характера? Или вот, петрарковский эпиграф к шестой главе «Евгения Онегина»:
«Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому не больно умирать». Это ведь он (понятно, Пушкин, а не Петрарка) о русском народе. Страшное, трагическое свойство. Оно не было бы столь трагическим, не пропусти Александр Сергеевич одну строку из Петрарки: Nemica naturalmente di расе — прирожденный враг мира. И правда, ну не больно умирать врагу мира, так стоит ли переживать? Бог с ним, с врагом-то мира...
Вот Бога помянул, и на ум пришло: «Я лютеран люблю богослуженье, обряд их строгий, важный и простой...» А с другой стороны: «Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал» — то есть если дранкой, скажем, или рубероидом, — не заметит. А величие католических соборов, оно для кого — для Него или для нас? Для тамошнего мира — или здешнего? Ох, дороговаты православные и католические ритуалы: сколько же бедных прихожан на эти деньги можно накормить да полечить. Неужели парчовая фелонь православного иерарха угодней Богу, нежели пиджачок пастора? И пока мы чешем затылок в поисках ответа, Федор Иванович уже понял: «Сих голых стен, сей храмины пустой понятно мне высокое ученье...» Это ж о ней, о смерти! Ты встречаешься с верой в последний раз, ее обитель уже опустела. Кто сейчас вспоминает это стихотворение-откровение:
Тут, по традиции, следовало бы закончить словом, с которого начинается следующая запись. А начинается она со слова уж очень здесь неуместного — «фасоль». Даже не знаю, как тут быть: стихи Тютчева — и вдруг эта самая «фасоль».
Фасоль задумчиво лущу
и лучшей доли не ищу. И правда, зачем ее искать? Вот, скажем, Диоклетиан, ci-devant император, жестокий гонитель христиан и вообще, судя по всему, премерзкая личность (а кто из них, императоров, личность светлая?), тоже на склоне лет успокаивал нервишки, хозяйствуя на своей ферме (ну да, этот анекдот про капусту). А Цинциннат — не тот, что плачет в ожидании смерти, а, наоборот, диктатор, который Луций и Квинкций? Стоило ему улучить свободную недельку, отвлечься от управления Римом и казней восставших плебеев, как он тут же принимался что-то там копать, бороновать, окучивать. Такое вот поветрие среди широких слоев римских правителей. Вот и я за ними следом лущу себе фасоль, хожу за курами да починяю все, что покосилось. Нрав в результате обрел ровный, покладистый, пристрастия невинные (разве поесть и выпить горазд, но — простим обжорство, разве это сокрытый двигатель его), изжил зависть и охоту к перемене мест, в который раз отказываюсь ехать в Шеффилд, куда брат зовет погостить, а ведь там сам Джо Кокер родился, неистовый рокер и электромонтер, спевший в Вудстоке битловскую With a Little Help from Му Friends и тем обретший славу — от которой и отказывается Виталий Иосифович ради радости лущить фасоль... Хотя никто ему этой славы не предлагал.