Патрон оказался какой-то гильзой очень крупного калибра, отличной сохранности и с целым капсюлем. Цифры, выбитые на донышке вокруг капсюля, свидетельствовали, что он выпущен в 1916 году — уж в этом-то мы разбирались. Вместо пули из дульца гильзы торчал клок сухого мха.
— От снаряда, что ли? — предположил Влад.
— Ну да, — Валик отрицательно качнул головой, — для снаряда мелковат, пожалуй… Если только противотанковый?
— А винтовочных таких не бывает, — уверенно сказал я, — что же касается танков, то в Первую мировую у немцев их не было. Только у французов и англичан, да и то только на Западном фронте.
— Таких нам еще не попадалось, — пробормотал Питочка, выковыривая концом перочинного ножика мох.
Но мох просто рассыпался от прикосновения стального лезвия и падал вниз серо-бурым пеплом.
— Осторожно, — предупредил Влад, — не ковыряй ножиком в гильзе! Вдруг там, какое секретное донесение… Кто-то ж его засунул в дупло и заткнул мхом.
— Рассыплется, как и этот мох, — подтвердил его опасения и я, — надо чем-то мягким….
Питочка поворачивает гильзу к солнцу и пристально вглядывается в нее.
— Там какая-то бумага в трубочку скручена, — озабоченно говорит он, как же ее достать?
— Дай я попробую, — тянет руки Валик.
— Еще чего, — отвечает Питочка, — сам справлюсь.
— Надо взять еловую веточку, — советует обстоятельный Влад, — сунуть туда иголками вверх и повращать в сторону закрутки….
— Правильно! — подхватываю я, — бумага будет скручиваться и ее можно извлечь, одновременно вращая.
Питочка так и делает.
С непременным сопеньем и под наши многочисленные реплики и комментарии бумага, наконец, извлекается из гильзы.
Это пожелтевший тетрадный листок в косую линию, сложенный вначале вдвое, а затем скрученный в трубочку. К счастью, он не рассыпается в прах — сухое дупло и полное отсутствие солнечного света не дали ему ни сгнить, ни иссохнуться.
Идем к толстенной скамейке, изготовленной из половины липы. Питочка засовывает гильзу за пазуху, поскольку в карманы она не влазит и садится на скамью верхом, а мы обступаем его с боков.
— Может, дома развернем? — предлагает осторожный Влад, — а то рассыплется еще….
Но все в нетерпении. Питочка кладет бумагу на довольно гладкую деревянную поверхность и проводит по ней ребром ладони, распрямляя.
— Осторожнее! — шипим мы дружно.
— Сам знаю, — сопит Питочка и проводит ладонью еще раз.
Листок шуршит, но выдерживает. Питочка развертывает его….
Каракули. Самые натуральные каракули покрывают весь листок неровными скачущими строчками. К тому же текст исполнялся, так называемым, химическим карандашом и очень плохо читался. Были и при нас тогда еще в ходу такие карандаши, окончание стержня которых намочишь (послюнишь) и можно свободно писать хоть на дереве, хоть на материи, хоть на бумаге. И текст получался, как чернильный. Очень удобно при отправке, например, посылок и бандеролей.
Но здесь, то ли химикалии от времени выцвели, то ли автор очень спешил (что, скорее всего), и текст получился почти на треть скрытый. Мы немедля и азартно подвергли его дешифровке. И вот, что у нас получилось.
… бо уси пагiблi… хвашiсты бамбiлi моцна … кiдалi зажiгалкi… усiх пасекло асколкамi… штаб сгареу… Фадей памер и мой бацька памер… Фадей вялеу перадать Вацеку, што абозывая рэчi пахавау… таксама дакументы… у …цьяй бочажiны Ведзьмiнага ручая па Вандавым балоце… уцек… паусюду рыщут хвашiсты з сабакамi… связный Юрак….
Ни даты, ни подписи на листке не было. Это явно было донесение партизанского связного. Оно свидетельствовало о том, что немецкие каратели напали на партизанскую базу и бомбили ее, в том числе зажигательными бомбами. В результате партизанский штаб сгорел, а все находившиеся в нем погибли от осколков. Погиб и (вероятно командир отряда), по имени Фадей, а также отец Юрека, который, в свою очередь, был партизанским связным. А дупло дуба использовалось для связи. Вацек же, предположительно, был руководителем партизан, либо подполья….
Практически все это подтвердилось в дальнейшем в результате наших нехитрых исследовательских изысканий, благо к сведениям о сопротивлении немецко-фашистским захватчикам у нас всегда относились бережно.
Но были в донесении Юрека и свои непонятки.
Абозывая рэчi… То есть обозные вещи, предметы из обоза (чьего?) Фадеем были спрятаны. То есть имели какую-то ценность. А также документы… Скорее всего, различные партизанские документы.
Записка до адресата не дошла. И неизвестна судьба отважного Юрека. Возможно, он был схвачен поисковыми карательными группами, которые использовали собак.
Имело смысл поискать эти вещи. Тем более что там должно быть и настоящее боевое оружие, которым мы грезили. А в каком же партизанском отряде не было трофейного «шмайссера» (по нашему представлению, созданному тогдашним кино).
Ясно, что имущество было утоплено в бочажине (бочаге, яме), судя по окончанию «…цьяй» — в третьей бочажине.
Но… Вот незадача. Мы никогда не слыхали ни о каком Ведьмином ручье и о Вандовом болоте, хотя нам казалось, что мы знаем все окрест.
После недолгих споров и рассуждений на эту тему мы приняли предложение здравомыслящего Влада.
— Хлопцы, — произнес он веско, — а айда поспрошаем местных, они должны знать.
Местные — это жители небольшой деревушки Маньковичи, до которой было всего-то — перейти по мостику Мяделку и пройти метров сто пятьдесят до первой хаты.
Однако немногочисленные местные, разных полов и возрастов, которых нам удалось застать в деревушке, в ответ на наши расспросы лишь качали головами — таких названий и они не слышали.
— А партизаны здесь были?
— Партизаны были, — ответ был единодушным.
Тем более что в центре деревушки стоял высокий обелиск, а на нем были выбиты имена погибших здесь партизан и бойцов Советской Армии. На обелиске имени Фадея мы не нашли. Не было и имен Вацека и Юрека.
— Можа баба Настя ведае… — сказала девчушка в цветастом сарафанчике и густо зарделась, ведь мы были городские и хлопцы — хоть куда….
Баба Настя оказалась шустрой худенькой старушкой лет семидесяти. И, действительно, многое знала. Во-первых, она была почти единственной в деревне коренной местной. Все остальные были пришлыми. В сорок четвертом немцы, проводя карательную операцию, многих согнали с насиженных мест, а хаты посжигали. Баба Настя, будучи тогда еще очень молодой женщиной вернулась и….
Но суть не в ней, хотя судьба ее тоже оказалась весьма интересной. Для начала она угостила нас всех молоком.
Вот короткий пересказ ее повествования о тех временах.
Вандово болото и в самом деле было. Находилось оно на юго-западе от Манькович, в заброшенных гущинах леса Маньковичская Дача. Прозвали его Вандовым потому что в нем сгинула красавица-паненка по имени Ванда. А сгинула она по причине несчастной любви к парню по имени Трофим. Ее родители были католической веры, а его православной….
Читатели, наверняка не раз слышали трагические истории и легенды о белорусских Ромео и Джульеттах (только своего Шекспира не хватает), которые заканчивались гибелью возлюбленных. Вот и здесь разная вера не дала соединиться двум любящим сердцам. И ушла с горя в болотную темень прекрасная Ванда. И пропала. Обезумевший от горя Трофим пошел ее искать. И тоже пропал….
Стоят теперь на тропе у входа в болото два высоких камня: пониже — Ванда, повыше — Трофим. Я сам видел эти удивительные, склоненные друг к другу продолговатые валуны коричневатого цвета с прожилками — и впрямь: Трофим да Ванда.
А Ведьмин ручей — это ручей, вытекающий из болота, обвивающий маленький островок посередине непроходимых трясин и впадающий в ту же Мяделку. Прозвали его Ведьминым, потому что живущая в нем Ведьма, в облике русалки, и завела в топи сначала плачущую Ванду, а затем и безутешного Трофима.
Было все это еще до революции, когда Маньковичи были большим селом и принадлежали роду князей Друцких-Любецких.
Поэтому в болото это никто никогда не ходил, хотя, говорят, и водится там клюква с брусникой.
А потом болото назвали Горелым, так как оно горело несколько лет подряд. Точнее, горели залежи торфяника, находившиеся в нем. Подожгли его немцы в 1944 году, проводя карательную операцию против местных партизан. Эти самые партизаны захватили какой-то важный немецкий обоз, двигавшийся со стороны Полоцкой дороги в Поставы прямиком через Маньковичский лес.