Запомнилась трущоба вокруг — разбитая дорога между кривых заборов, грузовые контейнеры, превращенные в пункты приема утиля, пожилой дядька, читающий газету сидя на поребрике у помойки. Это обычный улан-баторский пейзаж. Если пойти по кольцевой в сторону юрточных окраин, будет все та же буферная зона. На северо-востоке, за мостом через высохшую реку, упираешься в квартал, где чинят машины. Туда же свозят в утиль. В отдалении — лабиринт заборов, за которыми стоят по две-три юрты. Это кочевники, оставшиеся без скота, теперь они живут на подъезде к Улан-Батору.
Дальше, на самых задворках — мавзолей Адриана. Это военно-исторический музей. Полукруг мощного фасада с круглой башней укреплен стеной в форме скобы. С изнанки она образует просторный cour d’honneur, в центре которого крошечный нелепейший бюст Сухэ-Батора. Здесь задана ось бульвара, по плану спускавшегося к музею Жукова и улице Мира. Сейчас он застраивается каким-то жильем, у забора срет бронзовая от загара бомжиха, подтирается подолом юбки.
Когда русские несли сюда цивилизацию, тут вряд ли знали, что такое колониальный гнет. В 1960-е, когда русских в Улан-Баторе была ровно половина, на фестиваль народной песни приехал хор специалистов из соседнего Дархана. Они должны были исполнять ораторию собственного сочинения: Скажи «Сайнбайну!» — и я руку тебе протяну!
«Байертай!» — по-монгольски значит «прощай».
На репетицию заглянул сотрудник посольства.
— Надо работать над произношением, — строго сказал он.
— В конце надо петь не «байертай», а «би яртай».
На концерте все шло хорошо, только в финале монголы стали переглядываться. Потом часть прыснула со смеха, а другие демонстративно ушли.
«Би яртай» значило «у вас сифилис».
«В один местный город приехал фининспектор и разослал населению налоговые декларации. Утром проснулся, вышел за дверь юрты. Города нет. Город уехал ночью. Говорят, его (город) видели потом в ста верстах».
Сегодня день, ради которого мы тащили сюда кофты и джемперы, напуганные рассказами о холодных вечерах после дневного зноя, когда плывешь в мареве, медленно и ровно, плавный дрейф, эйфория пива вечером. Сегодня с утра прохладный ветер, по небу бегут тучи, погода осенняя.
Хотя мы уже почти две недели в Улан-Баторе, есть повод задержаться дома и полистать памятку туристу. Никогда не поздно научиться вести себя прилично. И самое время узнать, что мы успели натворить.
Во-первых, тут два шаббата: во вторник и субботу нельзя ездить, строить и готовить. Похоже, мы уже на заметке у местного ФСБ. Правда, мы всегда подробно отвечаем на вопросы любопытных прохожих, которые вдруг посреди улицы расспрашивают, кто мы, откуда, женаты ли. Анкета на три пункта. Наведя справки, интервьюер удаляется без лишних комментариев. Открытость должна сгладить нашу вину.
Кроме того, мы старались не наступать на порог, и тем более не стоять в дверях, о чем были предупреждены еще до поездки. Этого здесь никогда не простят. Пока ни разу мы не садились на стол, не вертели шляпу на пальце, не отказывались от угощения, не показывали фигу, не гладили котов и не обманывали беременную женщину, чем могли расстроить ребенка. Каким-то чудом мы избежали серьезных осложнений. Тур-инструктор остался бы нами доволен. Единственное упущение — мы никогда не берем с собой конфеток или орешков, чтобы угощать новых знакомых. Турфирма настоятельно рекомендует это делать.
Наконец сбываются обещания часто бывающих здесь знакомых. К похолоданию после жуткого пекла можно прибавить знаменитую песчаную бурю. По рассказам очевидцев, когда она начинается, нужно срочно бежать за защитными очками. Иначе несдобровать. По свежим впечатлениям можем сказать, что скафандр совсем не помешает. По крайней мере, из него удобнее любоваться стихией. Зрелище впечатляет. Весь хлам (песок, кусочки асфальта, камешки, окурки, собачье говно, полиэтиленовые пакеты, пустые пластиковые бутылки, обрывки газет) взвивается в стремительном вихре, замирает на уровне 3–4-го этажа и начинает медленно двигаться вдоль дома. Вокруг ветрило гонит мелкую пыль и с трудом ворочает битые кирпичи и увесистые осколки бетона. В отдалении можно разглядеть еще несколько мусорных столбов. Хлопают окна — зазевавшиеся спасаются от клубов сора, забивающегося в квартиры. Город растворяется в удушливой взвеси вперемешку с помоечным хламом.