Антонов-Овсеенко куда-то ушел, а мне Подвойский дал новое задание:
– Из Гельсингфорса подошли миноносцы «Самсон» и «Забияка». Поезжай сейчас на «Самсон» и жди команды, надо будет – откроете огонь по Зимнему!
Я отправился. Добрался до «Самсона», а он стоит на Неве так, что Зимнего не видно. Другие здания загораживают. Пошли, мы с матросами на берег, развели мост и подогнали миноносец, куда было нужно, поближе к дворцу.
В 9 часов вечера вахтенный матрос доложил, что с Петропавловской крепости дана ракета. Вслед за ней грянули выстрелы с «Авроры». Штурм Зимнего начался.
Время идет, а ружейная и пулеметная перестрелка все не кончается: то вроде стихнет, то опять усилится. Пора, думаю, и нам огонь открывать, время уже к 11 часам вечеря подходит, только приказа все нет. Дал на всякий случай команду приготовиться к стрельбе. Подходит ко мне офицер и говорит, что стрелять нельзя. Орудия крупные, откроем пальбу прямой наводкой, все на куски разнесем.
Решил я сам пройти к Зимнему, проверить, как там дело обстоит. Неужели, думаю, о нас забыли, а нам давно пора огонь открыть.
Спустился на набережную, иду, только – что это? Как будто стрельба вдруг прекратилась. С Дворцовой площади крики какие-то доносятся, шум, свист. Кинулся я бежать, выскочил на площадь, гляжу – юнкера, ударницы из женского батальона. Все разоружены. Поодаль кучка штатских жмется, зажатая а плотном кольце матросов, солдат, красногвардейцев, – министры Временного правительства.
Вокруг народ шумит. Взят Зимний! Все!
Народу в Зимний набилось – что-то невообразимое. Тут не только красногвардейцы и солдаты, что дворец штурмовали, а масса всякой публики набежала.
Кто делом занят, а кто и просто глазеет. Чудновский – первые дни он был комендантом Зимнего – собрал красногвардейцев, матросов, велел очистить дворец от посторонних. Я вижу, на «Самсон» мне возвращаться не к чему, там мое дело кончилось, надо пока тут помочь. Дали мне под команду группу матросов, и стали мы из Зимнего лишний народ, удалять. Дворец быстро очистили. За временем я, конечно, не следил, не до того было, а уже поздний вечер, вечером же должен открыться II Всероссийский съезд Советов, наверное, даже давно открылся. А ведь я – делегат! Вот незадача. Кинулся скорей в Смольный.
Машины у меня нет, трамваи не ходят, пришлось пешком, а конец немалый. Пришел в Смольный, ног под собой не чую, – и в зал, где уже давно идет заседание съезда Советов. Только не тут-то было! Едва я вошел, как навстречу Николай Ильич Подвойский. Он в эти дни словно везде поспевал, казалось, в десятке мест был одновременно.
– Прибыл? – спрашивает. – Как «Самсон»?
– «Самсон» в порядке, Николай Ильич. Только мне там делать нечего, и так я вроде самое горячее время даром просидел. Стрельбу наша не понадобилась.
– А ты жалеешь, что без орудийной пальбы обошлось?
– Да нет, не жалею, только обидно, что к шапочному разбору поспел.
– Ну, не горюй, – ободрил меня Николай Ильич, – до шапочного разбора еще далеко. Дела наши, брат, только начинаются.
Послал он меня в Петропавловскую крепость к Благонравову с каким-то поручением, благо заседание съезда все равно уже к концу шло. Там, в комендантской Петропавловки, я вздремнул пару часов (как-никак третьи сутки на ногах!) и вернулся обратно, в Смольный. Наступило 26 октября 1917 года.
Пришел в Ревком, там Антонов-Овсеенко о чем-то оживленно беседует с Николаем Ховриным, тоже членом Центробалта. Я к ним.
– Теперь, – говорю, – что делать?
– Что делать? – переспросил Антонов-Овсеенко. – Центрофлот арестовывать, вот что делать.
Глянули мы с Ховриным друг на друга. Молчим.
– Значит, так, – продолжает Антонов-Овсеенко, – Центрофлот мы прикрываем, хватит терпеть эту меньшевистско-эсеровскую лавочку. Членов Центрофлота арестовать. Это ваше дело. На место Центрофлота создаем Временный Морской революционный комитет, а там разберемся. Председателем Морского Ревкома будет наш же балтиец Иван Вахрамеев, – знаете его? – а членами Ховрин, Мальков, еще несколько человек. Ясно? Действуйте!
Тут же мне и мандат выдали:
«КОМИССАР МОРСКОГО МИНИСТЕРСТВА
ОТ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА»
26 октября 1917 г. № 4 г. Петроград.
Предъявитель сего член Временного Морского Комитета тов. Малько, что и удостоверяется»
Взяли мы мандаты, собрали в Смольном еще несколько моряков и отправились в Адмиралтейство распускать Цинтрофлот и организовывать Временный Морской революционный комитет.
Ясно-то нам было ясно, да не так все просто. Слов нет, в Центрофлоте засели меньшевики и эсеры, но не какие-нибудь буржуи, а все свой брат, матрос. Как тут их будешь арестовывать? Это тебе не юнкеров на Невском хватать: там вроде сражения получалось, кто кого. Здесь дело другое.
Рассуждали мы дорогой, рассуждали и сами не заметили, как дошли до Адмиралтейства. Постояли еще с минуту на улице – и в Центрофлот.
Как вошли, Ховрии сразу скомандовал: «Свистать всех наверх!»
Комната, глядим, большая, народу в ней порядочно, еще и из других комнат сбежались. Много знакомых, мне-то особенно: всего три дня назад я с ними из-за «Штандарта» воевал.
Смотрят на нас, пересмеиваются. Вы, мол, чего сюда явились?
Откашлялся Ховрин и говорит:
– Дело, братва, такое. Есть приказ Ревкома: Центрофлот прикрыть, а вас арестовать. Понятно?
Они посерьезнели.
– Значит, вы за этим и пришли?
– Да, за этим. Именем Ревкома объявляю вас арестованными.
Один из цептрофлотцев и спрашивает:
– Что же, теперь, выходит, вы нас в тюрьму поведете?
– Зачем в тюрьму, – отвечает Ховрин, – здесь и будете сидеть, пока Ревком не решит, что с вами дальше делать. Только дайте честное матросское слово, что не убежите (такое решение мы по дороге в Адмиралтейство приняли).
Слово они дали, приставили мы к комнате одного часового, а сами принялись Морской комитет организовывать.
Прошел этот день, другой, надо с центрофлотцами как-то решать. Пошли в Военно-революционный комитет и спрашиваем, как нам с нашими арестантами быть. Подумали там, подумали и говорят:
– А ну их к чертовой бабушке, пусть катятся на все четыре стороны.
У нас гора с плеч. Вернулись в Адмиралтейство и пошли арестованных освобождать. Смотрим, а там всего два-три человека сидят, остальные ждали, ждали, да и разошлись кто куда, невзирая на честное слово и на часовых, которые, впрочем, и не пытались никого задерживать.
Комендант Смольного
29 октября 1917 года Военно-революционный комитет утвердил меня комендантом Смольного. Через несколько дней выдали мне документ:
«Военно-революционный комитет постановил: комендантом Смольного института назначить тов. Малькова. Его помощником по внутренней охране тов. Касюра.
Помощником по составлению личного состава назначается тов. Игнатов.
Так я стал комендантом Смольного. Пришлось принимать дела, хотя принимать особо было и нечего. Собрал я человек тридцать матросов, примерно столько же красногвардейцев и начал организовывать охрану Смольного. А время было горячее. Керенский с Красновым подняли мятеж и во главе казачьих сотен двигались на Петроград. В самом Питере началось выступление юнкеров.
Не успел я разобраться с делами, как вызывает Подвойский:
– Юнкера захватили телефонную станцию, Смольный ни с кем не соединяют. Надо их оттуда немедленно вышибить. Вот тебе мандат, действуй!
Протягивает мандат:
«ШТАБ ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА
СОВ. РАБ. И СОЛ. ДЕПУТАТ.».
29 октября 1917 г.
Сим удостоверяю, что товарищ Павел Дмитриевич Мальков назначается начальником отрядов, действующих против восставших юнкеров, и имеет право пропуска во все революционные учреждения.