Я. Извините, пожалуйста, что я вас перебиваю. У нас только полминуты осталось. Я хотел бы вас спросить…
Человек из Буэнос–Айреса. Например?
Я. Я, например, хотел вас спросить… О, уже свисток! Чем вы, собственно, занимаетесь? Чем торгуете?
Человек из Буэнос–Айреса. Чем я торгую? Ха–ха! Только не райскими яблочками, мой друг, не райскими яблочками я торгую.
Я уже совсем выбрался из вагона со своим багажом, но перед глазами у меня все еще продолжал стоять человек из Буэнос–Айреса с его гладкой, самодовольной физиономией и неизменной сигарой в зубах; а в ушах у меня все еще звенело его зловещее: «Ха–ха! Только не райскими яблочками, мой друг, не райскими яблочками я торгую…»
Могилы предков
— Вы — на «ярмарку», а мы — с «ярмарки». Я уже свое выплакал. А вы ведь едете плакать — значит, нужно вам уступить место. Подвиньтесь, прошу вас, чуть ближе, сюда, вам ведь там неудобно…
— Ну вот!
Так разговаривают за моей спиной два пассажира. Верней, говорит один, а другой время от времени поддакивает.
— Мы едем вдвоем. Я и моя старуха. Она вон там, на полу, лежит. Уснула. Наплакалась, бедняжка, за всех на свете поплакала. Ни за что не хотела уходить с кладбища. Припала к могиле — не оторвать. Пытаюсь успокоить: «Ну, довольно, говорю, слезами, говорю, ее не воскресить…» Как о стенку! Да удивительно ли? Такое несчастье! Одна–единствеиная, свет очей моих… К тому же удачная! Красавица! Умница! Прогимназию окончила… Вот уже два года, как умерла. Думаете, от чахотки? Крепкая была, здоровая!.. Сама, сама покончила с собой!
— Да что вы?
Я начинаю понимать, о какой «ярмарке» идет речь. Вспоминаю, что сейчас начало элула*. Печальный, милый месяц элул! Евреи кочуют из одного города в другой, направляются к родным могилам давно умерших родителей, братьев, сестер, детей, родственников. И исстрадавшиеся матери, осиротевшие дочери, одинокие сестры и просто несчастные женщины припадают к дорогим могилам, плачут, изливают свое горе, облегчают наболевшую душу.
Удивительное дело! Я разъезжаю, слава богу, не первый год и могу смело сказать, что давно уже не было такого паломничества к родным могилам, как в этот элул… Железная дорога, слава богу, торгует, вагоны переполнены. У мужчин грустные лица. У женщин красные опухшие глаза и лоснящиеся носы. Кто едет на «ярмарку», кто с «ярмарки»… А на дворе уже элул. По–элуловски тоскливо на душе, и тянет, тянет домой… Я невольно прислушиваюсь к разговору тех двоих за моей спиной.
— Может быть, думаете, несчастье из нынешних? Черные косоворотки?.. Красные флаги?.. Тюрьма?.. Ни–ни… От этого меня господь избавил. Верней, я сам себя избавил. Как зеницу ока берег я ее. Шутка ли, одна–единственная дочь, свет очей моих. К тому же удачная! Красавица! Прогимназию окончила! Я делал все, что мог: следил, куда она ходит, с кем говорит, о чем говорит, какие книжки читает. «Доченька, говорю, хочешь читать книжки? Читай на здоровье! Но я тоже, говорю, должен знать, что ты читаешь…» Правда, я не большой знаток в этих делах, но нюх у меня, слава богу, есть. Я, если только загляну в книгу, пусть она будет даже на французском языке, сразу скажу, чем она пахнет…
— Ишь ты?!
— Не хотел я, чтобы мой ребенок играл с огнем, — что же, казнить меня за это?! Вы думаете, я ей устраивал скандалы, ругал ее? Нет, по–хорошему, только шуточкой. «Доченька, говорю, пусть себе в мире все идет как идет. Не мне и не тебе, говорю, все это остановить…» Вот так я, бывало, говорю ей. А она, думаете, что? Молчит! Золотое дитя, тихая голубица. Что же сделал господь? Прошли наконец тяжелые времена. Перенесли мы, слава богу, всякое — и революцию и конституцию! Нет уж черных косовороток, красных знамен, стриженых волос, черт его знает чего, бомб… Я думал, зубы потеряю тут от страха. Шутка ли!.. Ведь одна–единственная дочь, свет очей моих, к тому же удачная, прогимназию окончила…
— Конечно!..
— Короче говоря, пережили мы, слава тебе господи, это горькое время. Теперь можно наконец и о женихе подумать. Приданое? Послал бы только господь хорошего человека! И началась суетня: предложения, сваты, женихи. Гляжу я на дочку — что–то не того… Вы думаете, что? Ничего особенного. Сказать, чтобы она была против замужества? Нет. Так в чем же дело? А вот послушайте. Начинаю я присматриваться, приглядываться и узнаю такую историю: читают книжку, прячутся. И не она одна, втроем читают: она, ее подруга, дочь нашего кантора, тоже удачная девушка и тоже прогимназию окончила, и еще третий — парень из Новогрудка. Что это за парень, хотите знать? Да тут и знать–то нечего. Никчемный парень, все лицо в прыщах, глаза больные, без ресниц, зато золотые очки на носу, некрасивый, грязный парень, куска хлеба при нем не проглотишь, противно. К тому же въедливый, проныра, червяк, настоящий червяк! Знаете, что такое человек–червяк? Я вам объясню. Бывают разные люди на свете: есть человек–осел, есть человек–скотина, бывает человек–собака, человек–свинья. А есть человек–червяк. Теперь вы поняли?