Можете мне поверить, я сам на себя в то время смотрел, как на сумасшедшего: «Дурень! В чем дело? Чего это ты носишься из одного города в другой? На какого лешего тебе это нужно? Ну, а если он поступит, что тогда будет?» Нет, говорите что хотите, но настойчивость — великое дело! Меня и самого захватило нечто вроде азарта! И господь сжалился надо мной, наскочил я где–то в Польше на какую–то гимназию — «коммерческую», в которой принимают поровну евреев и неевреев, то есть пятьдесят процентов. Но с тем, однако, что каждый еврей, который желает определить своего ребенка, должен привести одного русского ученика. И если этот русский ученик выдержит экзамены и за него будет внесена плата, то есть «правоучение», тогда есть кое–какая надежда… Иначе говоря, вместо одного узла, надо таскать два… Понимаете? Мало того, что мозги сохнут за своего, я должен еще морочить себе голову за другого, потому что если, упаси бог, провалится «Исав», так ведь и «Яков»* летит в тартарары! И действительно! Покуда я отыскал какого–то сапожника по фамилии Холява, у меня глаза на лоб вылезли! А когда дошло до дела, мой Холява, думаете, не провалился, как Койрах?* И как раз по «Закону божьему»! Словом, мой вынужден был собственной персоной засесть и зубрить с ним «Закон божий»…* Спросите, какое отношение имеет мой сын к «Закону божьему»? Но об этом спрашивать нечего: у него голова — одна на всю империю! О чем же тут говорить!
Короче говоря, господь помог, наступил добрый, счастливый час: оба приняты! Думаете, теперь уже все? Пришла пора записаться и получить квитанцию, а моего Холявы нет! В чем дело? Отец, видите ли, не желает, чтобы его сын находился среди стольких евреев! Хоть режь его! Он говорит: на что это ему, когда перед ним и так все двери открыты и он может пойти куда хочет? Извольте доказать ему, что он не прав! «Чего же ты хочешь, пане Холява?» — спрашиваю я. «Ничего!» — отвечает он. Словом, нашлись добрые люди, затащили его в трактир, выпили с ним по рюмочке, да по другой, да по третьей… В общем, пока сын попал наконец в гимназию, пришлось–таки натерпеться. Но, слава тебе господи, я произнес молитву: «Благословен еси, что избавил меня…»
Приезжаю домой — новое несчастье! Что еще? Жена думала, думала и надумала: помилуйте, один–единственный сын, один глаз во лбу, и будет он где–то там, а она здесь? Для чего же ей тогда жить?
— Чего же ты, собственно, хочешь?
— Не знаешь, чего я хочу? Хочу, — говорит, — быть с ним!
— А как же дом?
— Дом, — говорит, — домом!
Что на это можно было ответить? Словом, она села и поехала с ним туда, а я остался один во всем доме. Да и какой же это дом? Такую бы жизнь моим врагам! И жизнь не в жизнь, и дела пошли кувырком. Все пошло прахом, а мы только и делаем, что письма пишем: я пишу ей, она отвечает, туда письма, сюда письма… «Привет дорогой супруге…» — «Привет дорогому супругу». «Ради бога, — пишу я ей, — чем это кончится? Ведь мы же всего только люди! Без хозяйки, прости господи…» Словом, помогло мне все это, как прошлогодний снег. Поставила на своем, конечно, она: уж если она захотела, значит — никаких отговорок…
Кончаю, в общем… Я все сломал, все разорил, с делом покончил, распродал все, превратился в нищего и перебрался туда, к ним. Приехал на место, стал приглядываться, принюхиваться, искать… Кое–как, с трудом, выбился, наткнулся на компаньона — купца, очень как будто бы порядочного человека… Да! Человек самостоятельный, в Варшаве на Налевках у него дело, староста в синагоге… Но по существу — аферист, жулик, карманник! Чуть не погубил меня. Сами понимаете, чем голова у меня была занята.
Между тем прихожу однажды домой, а сын меня встречает какой–то странный, чего–то краснеет, а фуражка без финтифлюшки.
— Скажи–ка, — обращаюсь я к нему, — Мойшеле, а где же твоя цацка?
— Какая цацка?
— Ну, бляха!
— Какая бляха?
— Которая на фуражке. Ведь только на праздники купили фуражку с новенькой блямбой…
Еще пуще покраснел мой парень и отвечает:
— Снял…
— Что значит «снял»? — спрашиваю я.
— Я свободен! — говорит.
— Что значит — ты «свободен»?
— А мы все свободны… — отвечает он.
— Что значит — вы «все свободны»?
— Мы уже не ходим…
— Что значит — «мы уже не ходим»?
— Мы сговорилось, чтобы больше не ходить… — отвечает он.
— То есть как это, — спрашиваю, — «сговорились»? Что еще за сговоры? Ради этого я положил столько трудов и денег? Собою жертвовал ради тебя, чтобы ты потом «сговаривался»? Горе тебе, и мне, и всем нам! Хоть бы обошлось все это и нас миновало, потому что всегда ведь и за все мы в ответе!..